Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Бедный больной ублюдок резал чужих питомцев, вот и нарвался не на тех. Вот что я слышал.

Гейтли хочет рассказать Грозному Фрэнсису, как обнаружил, что каждая отдельно взятая секунда послетравматической боли не невыносима, даже без наркотиков. Что, если нужно, он может Терпеть. Ему хочется поделиться открытием с Крокодилом-наставником. И плюс когда рядом тот, кто, насколько Гейтли себе доверяет, ему действительно нужен, Гейтли хочется хныкать о боли и рассказывать, как же это больно, и что ему кажется, что он больше не выдержит ни секунды.

– Решил, что ты главный. Придумал вступиться. Защитить товарища от последствий его поступков. Это какой бишь из бедных зеленых обалдуев из Эннет-Хауса?

Гейтли пытается задрать колено, чтобы видеть, как пишет: «ЛЕНЦ. БЕЛЫЙ ПАРИК. ВСЕГДА СЕВЕР. ВСЕГДА ТЕЛЕФОН». И снова это выглядит как клинопись, нечитаемо. Грозный Фрэнсис высмаркивает ноздрю и возвращает трубочку на место. Баллон на его коленях лежит тихо. На нем есть клапан, но никаких шкал или датчиков.

– Я слышал, ты вышел против шести вооруженных до зубов гавайцев. План Маршалла. Капитан Отвага. Личный Шейн [215] Герой одноименного вестерна. Господа, – Г. Ф. любит резко выдохнуть через трубочки в носу в безрадостном фырчании, такой антисмех. Нос у него огромный, с большими порами и напоминает огурец, и на нем видна почти вся кровеносная система. – Звонит мне Гленни Кубиц и рассказывает все до малейшего пука. Говорит, ты бы их видал. Говорит про перелом носа гавайцу, осколки прямо в мозг. Старым добрым основанием ладони, говорит. Большой Дон Г. – пиздюк дьявольски жесткий, вот его оценка. Сказал, судя по тому, что он слышал, дерешься ты так, будто родился в барной драке. Я говорю Гленни, дескать, уверен, Дону будет приятно слышать, как ты его презентуешь, ек-макарек.

Гейтли с доводящей до исступления синистральной аккуратностью пытался вывести: «РАНИЛ? УБИЛ? ОРГОНЫ? КТО ШЛЯПА СНАРУЖЕ?» – скорее рисовал, чем писал, когда в палату без предупреждения заскочил один из дневных дежурных врачей по травматологии, светясь бодрым здоровьем и безболезненной улыбкой. Гейтли помнит, как общался с этим самым врачом несколько дней назад в как бы сером постоперационном тумане. Этот врач индиец или пакистанец и глянцево-темный, но при этом со странно классическим лицом белого типа, которое так и просится профилем на монету, плюс с зубами, в блеске которых можно читать. Гейтли его ненавидит.

– И вот я вновь с вами в вашей палате! – врач будто не говорит, а напевает, что ли. На белом халате золотой нитью вышито его имя, в котором есть «Д», «К» и прорва гласных. Гейтли после операции пришлось чуть ли не подняться и не врезать этому врачу, чтобы тот не ставил капельницу с Демеролом. Это было, скажем, где-то от четырех до восьми дней назад. Пожалуй, «Кабы не милость», что сегодня, когда заскочил пакистанский врач, он под бесстрастным присмотром Крокодила-наставника Грозного Фрэнсиса Г.

Плюс они все так по-театрально-врачебному взметают карту Гейтли от пояса к глазам. Пакистанец надувает губы и рассеянно пыхтит, и немножко сосет ручку.

– Токсемия второй степени. Воспаление синовиальной сумки. Боль травмы очень хуже сегодня, да? – говорит врач медкарте. Поднимает взгляд, появляются зубы. – Воспаление синовиальной сумки: плохоплохо. Боль воспаления синовиальной сумки в медицинской литературе сравнивают с болью камней в почках и внематочной беременностью, – зубы такие многоваттные отчасти благодаря обрамляющей их темной коже классического лица врача. Улыбка все ширится, а зубам все нет конца. – И теперь вы готовы разрешить нам то, чтобы предоставить вам уровень анальгезии, который требует травма, взамен Торадола, простого ибупрофена от головы, ведь эти лекарства-малыши – там, где место настоящим мужчинам, да? У вас было переосмысление в свете уровня? Да?

Гейтли с невероятной тщательностью вырисовывает в блокноте огромную гласную.

– Я ставлю вас в известность о синтетических жаропонижающих анальгетиках, которые не выше Списка III 354зависимости, – Гейтли представляет, как врач улыбается добела, опираясь на пастуший посох. У парня странная обрывистая напевная речь, как у тощих мужиков в набедренных повязках в горах в кино. Гейтли накладывает поверх глянцевого лица большой череп со скрещенными костями, мысленно. Он поднимает дрожащую «А» размером со страницу и грозит ею врачу, потом опускает блокнот и снова поднимает, чтобы было понятно, думая, что Грозный Фрэнсис заступится и вправит мозги этому рекламщику Болезни раз и навсегда, чтобы Гейтли не приходилось сталкиваться с этим пакистанским соблазном тогда, когда рядом, может, не будет никакой поддержки. Список III, ну конечно. Гребаный Талвин вон тоже из Списка III.

– Ораморф-SR, например. Очень безопасно, очень много облегчения. Облегчение быстро.

Это просто сульфат морфина с красивым торговым названьицем, знает Гейтли. Этот чурка не въезжает, с кем разговаривает, и о чем.

– Теперь я должен сказать речь, что персонально я бы делал на вашем месте выбор на пользу гидрохлорида гидроморфона капельно, в этом случае,

Господи, это ж Дилаудид. Синева. Гора Рока Факельмана. И резкое угасание Кайта. Смерть с музыкой. Синий Байю. Убийца Джина Факельмана, в общем и целом. А также Гейтли представляет старого доброго Нуча, высокого тощего Винни Нуччи, с пляжа в Салеме, который предпочитал Дилаудид и больше года прожил, не снимая ремня с руки, даже в потолочные окна Osco [216] Сеть ювелирных магазинов. лазил на веревке с затянутым ремнем и рукой наготове, Нуччи, который не ел и все тощал и тощал, пока от него не остались только две скулы на безмолвной высоте, даже белки глаз посинели, как синий Байю; и стертая карта Факельмана после безумного развода Соркина и двух диких ночей на Дилаудиде, когда Соркин…

– хотя я скажу «да», это по правде препарат Списка II, и я желаю уважать все желания и беспокойства, – полунапевает врач, склонившись в талии над самыми перилами Гейтли, внимательно осматривая повязку на плече, но как будто не расположенный ее трогать, заложив руки за спину. Его задница более-менее прямо перед лицом Грозного Фрэнсиса, который так и сидит себе. Врач словно бы и не замечает трезвого вот уже 34 года Грозного Фрэнсиса. И Фрэнсис слова поперек не скажет.

Гейтли вдруг приходит в голову, что «эзотерический» – еще одно слово-призрак, которым ему не по рангу бросаться, мысленно.

– Ибо я мусульман, и тоже воздерживаюсь, по религиозному запрету, от приема любых вызывающих зависимость соединений, – говорит врач. – Все же если бы я страдал от травмы, или стоматолог моих зубов предложил исполнить болезненную процедуру, я как мусульман подчинюсь императиву боли и приму облегчение, зная, что Господь ни одной известной человеку религии не желает, чтобы дети Его ненужно страдали.