Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Гейтли нарисовал на следующей странице две кривые А поменьше и выразительно тычет в страницу ручкой. Он надеется, что если врач и не заткнется, то хотя бы подвинется и Гейтли сможет кинуть Грозному Фрэнсису беспомощный взгляд «Пожалуйста-Скажи-Что-Нибудь». Наркотическая зависимость не имеет никакого отношения к известным Богам.

Склонившийся над Гейтли врач покачивает головой, его лицо то ближе, то дальше.

– Мы явно наблюдаем травму степени II в этой палате. Позвольте мне объяснить, что дискомфорт настоящего момента будет только усиливаться, буде начнется реанимация синовиальных нервов. Законы травмы диктуют, что боль усиливается по мере наступления восстановления организма. Я не только лишь мусульман, сэр, я также профессионал своей работы. Битартрат гидрокодона 355– Список III. Тартрат леворфанола 356– Список III. Гидрохлорид оксиморфона 357– признаю, да, Список II, но более чем показанный в такой степени ненужного страдания.

Гейтли слышит, как за спиной у врача снова сморкается Грозный Фрэнсис. Рот Гейтли наполняется слюной при воспоминании о приторном антисептическом привкусе гидрохлорида, который поднимается к языку после укола Демерола, привкусе, который Кайт, грабительницылесбиянки и даже Эквус («Воткну что угодно в любую часть тела») Риз терпеть не могли, зато бедный старый Нуч, Джин Факельман и Гейтли просто обожали, полюбили как теплые материнские объятья. Глаза Гейтли скачут, язык торчит из уголка блестящего рта, пока он в общих чертах рисует шприц, руку и ремень, а потом поверх этого кривоватого натюрморта пытается пририсовать череп и кости, но череп получается больше похож на самый обычный смайлик. Он все равно показывает его иностранцу. Декстральная боль такая сильная, что его вот-вот вырвет, несмотря на трубку в горле.

Врач изучает дрожащий рисунок, кивая с тем же видом, с каким Гейтли кивал неподдающемуся пониманию кубинскому языку Альфонсо Парьяса-Карбо.

– Соединение оксикодон-налаксона 358, у него короткий период полураспада, но при этом класс опасности всего лишь Списка III, – нет, невозможно, чтобы этот парень специально говорил таким льстивым голосом; это не человек, это Болезнь Гейтли. Паук. Гейтли представляет, как его мозг пытается вырваться из шелкового кокона. Он все вызывает в памяти ту историю про отходняк, которую Грозный Фрэнсис рассказывает на Служении, как ему дали Либриум 359, чтобы облегчить дискомфорт от Отмены, а Фрэнсис просто бросил Либриум через левое плечо, на удачу, и с тех пор удача ему всегда сопутствовала в превеликих количествах.

– Подобно аналогичным образом проверенный временем лактат пентазоцина, который я могу предложить вместе с уверенностью мусульмана и профессионала по травмам лично вам, в этой палате, у вашей койки.

Лактат пентазоцина – это Талвин, надежный товарищ Гейтли № 2 в те времена, когда он еще был Там, который 120 миллиграммов натощак – и как плаваешь в масле точной температуры тела, прям как Перкоцет 360, только без раздражающего зуда за глазами, который всегда обламывал ему кайф от Перкоцета.

– Сложите свой отважный страх зависимости и позвольте нам делать свою профессию, молодой сэр, – подытоживает пакистанец, стоя прямо у койки, слева, скрывая профессиональным халатом Г. Ф., с руками за спиной, с тусклым блеском металлического уголка медкарты Гейтли между ног, с безупречной осанкой, бодрой улыбкой, белками глаз такими же безбожно белыми, как зубы. От воспоминания о Талвине у Гейтли исходят слюной такие части, о которых он и не знал, что они могут исходить слюной. Он знает, что будет дальше, Гейтли. И если пакистанец продолжит и снова предложит Демерол, Гейтли не будет сопротивляться. И пусть хоть одна сука что-нибудь ляпнет. С чего он должен сопротивляться? У него самая настоящая декстральная синовиальная травма какой-то там степени. Ранение из профессионально модифицированной Штуки 44-го калибра. Он после травмы, терпит чудовищную боль, и все слышали этого парня: будет только хуже, боль-то. Вот вам профи по травмам в белом халате, заверяет в оправданности ебаной дозы. Гэхани все слышал; да чего ебучие белофлаговцы от него вообще хотят? Это же совсем не то же самое, что тайком сбежать в блок № 7 со шприцом и пузырьком Визина. Это нужная мера, на краткий срок – возможно, это даже вмешательство сострадающего и неосуждающего Бога. Рецептурная капелька Демерола – да наверное, от силы два, три дня демероловой капельницы, может, даже один, если капельницу подключают к резиновой груше, чтобы он сам нажимал и впрыскивал Демерол только По Необходимости. Может, это как раз Болезнь заставляет бояться, что медицински необходимая капля снова запустит старые триггеры, загонит его обратно в клетку. Гейтли представляет, как пытается замкнуть магнитно-контактную противовзломную сигнализацию с крюком вместо руки. Но, уж конечно, если бы Грозный Фрэнсис считал медицински показанную кратковременную каплю подозрительной, хоть чуть, старый хитрожопый засранец что-нибудь да сказал бы, делал бы свою гребаную работу как Крокодил и как наставник, а не рассиживался, играясь с собственной далеко не инвазивной трубкой в ноздре.

– Слушай, друг ситный, пойду я, что ли, ты тут разберись, а я попозжей загляну, – доносится голос Фрэнсиса, сдержанный и нейтральный, ничего не обозначающий, и затем шорох ножек стула и система оханья, которая всегда сопровождает подъем Г. Ф. со стула. Его белый ежик медленной луной поднимается над плечом пакистанца, единственная реакция которого на Фрэнсиса – чуть склонить подбородок к плечу, словно скрипач, впервые обратившись к наставнику Гейтли:

– Тогда, возможно, вы будете любезны, любезный мистер Гейтлистарший, пожалуйста, помочь нам помочь вашему мятущемуся и храброму мальчику, но мальчику, рыцарский настрой которого, мне кажется, недооценивает уровень будущего дискомфорта, который совсем прискорбно необязателен, если он позволит нам помочь ему, сэр, – напевает пакистанец через плечо Грозному Фрэнсису, словно они единственные взрослые в палате. Он решил, что Грозный Фрэнсис – органический папа Гейтли.

Гейтли знает, что Крокодил не любит поправлять, если кто-то ошибся. Он на полпути к двери, шагает, как обычно, с нервирующей медлительностью, словно по льду, весь перекошенный и хромая как будто сразу на обе ноги, и со спины – душераздирающе без задницы в своих вечных мешковатых засаленных стариковских вельветовых брюках, с красной шеей, изборожденной сзади сложным узором морщин, поднимая на ходу руку в знак того, что он слышал, но ему неинтересно:

– Это не мое дело. Малой волен сам решить, что ему нужно. Это ему больно, а не мне. И только ему решать, – у открытой двери он то ли замирает, то ли идет еще медленней, оглядывается на Гейтли, но не смотрит в его широко открытые глаза. – Не вешай нос, малой, ёк-макарёк, и я попозжей приведу еще засранцев в гости.