Мария Метлицкая - В тихом городке у моря

В одну из их ночей он коротко и скупо рассказал Любке про сына. О том, как тоскует о нем, как мечтает его увидеть.

Любка жестко отрезала:

– Забудь! Права твоя бывшая. Хоть и стерва, а права. Парень тебя не знает, отцом называет другого, причем с самого детства. И вот ты являешься – здрасте вам! Я ваш, так сказать, родной папаша! А не боишься, что парень спросит: «А где ты был, дорогой папаша, все эти годы? Что делал? Алименты чего не платил? И зачем явился? А ты спросил – я в этом нуждаюсь?» Знаем мы таких папаш – встречали.

Иван страшно обиделся на нее:

– Да что ты понимаешь? Мы были в законном браке, не то что ты со своим Андреем. Родили по обоюдному согласию, и я никогда – никогда, слышишь – не отказывался от сына. И Ленка, моя сестра, все время давала им деньги. А в том, что меня отлучили, я ни капли не виноват, сам тогда еле выжил, без работы и без жилья – его я, кстати, оставил как раз сыну.

Любка презрительно хмыкнула – у нее была своя женская обида на мужской пол. И свой личный взгляд. В ту ночь они здорово повздорили, и Любка к нему неделю не приходила.

«Ну и ладно. Перерыв тоже неплохо», – обиженно думал Иван и не смотрел в ее сторону.

Нинке в Москву он позванивал, конечно. Но именно позванивал – примерно раз в полгода. Голос у Нинки был грустный, потухший.

– Все надоело, Ванечка. Зачем живу, зачем небо копчу?

Он уговаривал ее приехать. Нинка отказывалась:

– Сил нет, желания нет и вообще ничего, Ваня, нет.

Любка сообразила собирать Нинке посылку – персики, груши, виноград, копченая тюлька. А однажды посылка вернулась – адресат выбыл. Коробку вскрывать не стали, сразу выбросили – и так все понятно: гнилье.

Выпил в тот вечер он крепко. Всех было жалко – несчастную Нинку, себя, Любку и Асю.

Паршивое настроение, оттого и тоска.

С сестрой переписывались часто. Ленка подробно рассказывала о девочках, о Петровиче, о новой квартире и, конечно же, о работе. В каждом письме требовала подробностей: как здоровье? Как нога? Иван отписывался сухо. Хвалиться было нечем.

Пейзажи свои любимые Иван по-прежнему писал: шел вечером к морю, раскладывал мольберт – и все забывалось, все отпускало.

Однажды посадил Асю на стул и попробовал лепить. Замочил пластилин в горячей воде, разложил стеки и… испугался. Но пальцы, как ни странно, все помнили – сам удивился.

Асин бюст, точнее – портрет, вышел на удивление точным – чуть склоненная голова, задумчивый и рассеянный взгляд, непослушная прядь волос, падающая на плечо. Ася смотрела на портрет и на могла отвести глаз.

Подошла и Любка. Сначала ошарашенно молчала, а потом усмехнулась и выдала:

– Ну, Иван, ты даешь!

– Нравится? – смутился он.

Любка задумалась:

– Нравится, не нравится… Не знаю. Да, похоже. Аська здесь как живая, даже страшно становится. Но как-то чудно.

И тогда он спросил:

– Попозируешь? Слеплю и тебя, Люба!

С минуту подумав, Любка отказалась:

– Нет, Ваня. Меня не надо. Сейчас не надо. А вот помру – там и слепишь. И на могилке поставишь. Только из мрамора, Вань! И самого белого! – рассмеялась она.

– Дура ты, Любка, – поморщился он. – Ну что ты такое говоришь!

Но сердце отчего-то заныло.

В сентябре начинался бархатный сезон. Разъезжались суетливые, крикливые мамаши с вечно орущими детьми, и на их место прибывали люди спокойные, немолодые.

Были среди них и семейные пары, прожитые годы которых сделали их почти братом и сестрой, так они были похожи. Были и молодящиеся мужички, стыдливо прикрывающие плеши на затылке полотняными кепочками и втягивающие появившиеся животики. Их было два подвида, как шутил Иван, – одинокие и с барышнями.

Разумеется, барышни были моложе своих потрепанных кавалеров. Скромный курортный поселок для любовников был просто раем – здесь можно было не опасаться случайных встреч со знакомыми.

А вторые, те, кого называли одиночками, жадно шарили глазами по сторонам, выискивая подружку на время отпуска.

Эти были неприхотливы, им подошла бы почти любая, лишь бы не самая страшная и не самая старая – всего-то делов на пару недель. Как старые гусаки, те прохаживались по пляжу, выискивая подходящие кандидатуры и пытаясь поймать свое зыбкое, недолгое счастье, или, принаряженные и прифранченные, фланировали по вечернему поселку.

Именно в том сентябре, теплом и нежном, к Ивану подошел один человек.

Иван увидел его боковым зрением, но не обернулся, продолжая работать, – повернешь голову, и тут же начнется дурацкий дежурный разговор: «Ах, какой пейзаж, какая натуральность, какой колорит! Ну вы мастер, батенька! Просто истинный спец – Айвазовский, не побоюсь этого слова! Наверняка самородок! Ах, какие таланты загнивают в наших провинциях!»

Вступать в разговор не хотелось и выслушивать банальности тоже. Иван предпочитал не замечать подобных людей – понимал, что тем скучно, и это один из способов поразвлечься и, конечно же, продемонстрировать познания в живописи.

Но мужчина, подошедший к нему, был несуетлив и немногословен:

– Вижу, вы профессионал. Вижу – учились. Где, не спрашиваю, не интересно. У вас есть еще что-нибудь?

Иван оторвался от мольберта:

– А простите, с какой целью интересуетесь? Простое любопытство?

– И да, и нет. В смысле, и любопытство в том числе. А второе следует из первого – посмотреть и купить. Если понравится. И, конечно, если ваши работы продаются.

Иван оторопел, не зная, как не выдать волнение.

– Купить? – пробормотал он.

Незнакомец удивленно приподнял брови:

– А что вас так удивило? Да, купить, я собираю живопись. Пейзажи, батальные сцены и больше всего – маринистику. Айвазовского в моей коллекции нет – пока нет! – Он поднял указательный палец. – Но есть кое-что интересное. Есть Лагорио, Гриценко. Боголюбов имеется. Крепен небольшой. Коллекция у меня большая, круг наш обширен, и я в нем, поверьте, человек не последний.

Забавным оказался этот пузатый дядечка! Кстати, звали его затейливо – Альберт Арнольдович. Был он туляк, и там, в Туле, человеком был точно «не последним». Кем он был – уголовным авторитетом, чиновником или бизнесменом, понять было сложно. Да и надо ли?

Вечерком пригласил посидеть.

Встретились у лучшего кафе в городе, почти ресторана: белые скатерти, бокалы из штампованного хрусталя, официантки в наколках и передничках.

Официантку Альберт Арнольдович подозвал кивком. Та, чудеса, не подошла – подскочила, сразу признав в нем важного гостя и хозяина жизни.

Меню, кстати, коллекционер посмотреть не удосужился. Бросил коротко:

– Хорошего мяса с кровью, никаких там рубленых бифштексов. – Он строго глянул на оробевшую официантку. – Жареной картошечки по-домашнему, детка, на сливочном маслице. Салат из помидоров с красным луком и бутылку «беленькой», самой лучшей.