Анна Берсенева - Мой лучший Новый год

Еще был Международный женский день 8 марта, который предложила тов. Клара Цеткин для того, чтобы ежегодно по весне «устраивать митинги и шествия, привлекая общественность к женским проблемам». На память об этом празднике в Москве осталось целых четыре улицы 8 Марта, на одной из которых и сейчас расположен обширный сумасшедший дом.

Про всякие там «Парижские коммуны», День шахтера и День советской Конституции я молчу. Несерьезные это были праздники. Какая еще там «Коммуна»? Какая «Конституция»?

Пасха была для тогдашних властителей страны АНТИПРАЗДНИКОМ. Комсомольцы и коммунисты дежурили у храмов, хотели – пускали, хотели – не пускали. Это сейчас случилось чудо, и они все стали такие набожные, а раньше такие чудеса даже писатели-фантасты предвидеть не могли.

Поэтому Новый год был (по умолчанию) главным советским праздником, не имеющим порядкового номера. Праздником человека, а не государства. Праздником надежды, что когда-нибудь, возможно, все же, ну, вот, может быть, заживут все-таки люди, как люди… Праздником тайной тени Рождества Христова.

Пусто было в метро. Новый год. Двенадцатый час. На переходе с Арбатско-Филевской линии на Сокольническую линию я вдруг неожиданно для себя запел:

Дальше началась фантастика.

– Ваши документы, – услышал вдруг я тихий, вежливый голос и завертел башкой.

– Ваши документы, – повторил голос, и я обнаружил, что за спиной у меня стоит очень сумрачный, можно сказать, каменнолицый служивый, из тех, кого сейчас называют «менты», и они не обижаются, а тогда называли «мусора», и это им очень не нравилось.

– Паспорта нэту… нэту… нэту, – шутливо спел я ему музыкальную фразу из песни «Цыпленок жареный», вечно популярной в СССР и России. Я же весельчак тогда был.

– Придется пройти, – сказал мне страж порядка, и я понял, что незамысловатая моя шутка не удалась.

– Далеко?

– Где кочуют туманы, – тоже сострил он цитатой из популярной в те годы песни на слова ныне забытого А. Чуркина.

Мы и пошли. Втиснулись в грязноватое узкое тесное помещение с какой-то развешанной по стенам бумажно-канцелярской советской мерзостью типа плакатов и алых треугольничков, черно-белый телевизор моргал.

– Нет у меня документов. Зачем мне? Я на Новый год иду, – пытался объясниться я, но он не принял моих объяснений.

– Бутылку доставай, – сказал он.

– Какую бутылку?

– Ту, что у тебя за пазухой.

Я достал. Он сморщился.

– Эх вы, интеллигенция на босу ногу! Книжки читаете, а пьете исключительно одну мерзоту.

– Так я пошел? – спросил я.

– Куда это он пошел? – удивился мент.

Тут-то как раз и добормотал по телеящику Брежнев свое приветственное слово советскому народу. Часы на Спасской башне принялись отсчитывать полночь.

– Разливай, – сказал представитель правопорядка, доставая два граненых стеклянных стакана, явно позаимствованных в подземном автомате для производства газированной воды. С сиропом – 3 копейки, без сиропа – 1 копейка.

– С Новым годом, Советская земля, – сказал он.

– Да здравствует социализм с человеческим лицом, – поддакнул я.

– Ты ничего такого не думай, у меня и своя бутылка есть.

Мой новый друг вынул из тумбы обшарпанного казенного стола точно такую же бутылку, все того же проклятого «Солнцедара».

– Да я ничего такого и не думаю, – сказал я.

1 июля – 1 августа 2016

Переделкино – Москва – Санкт-Петербург – Калуга – Москва

На Новый год я ложился спать только в раннем детстве и трижды – в американской федеральной тюрьме Форт-Фикс. На самом деле в империалистических застенках я провел четыре с лишним года, но, приняв участие в праздновании первого тюремного «праздника непослушания» и чуть не загремев за это в карцер, «умненький благоразумненький» Лева Трахтенберг три последующих года ложился спать, как всегда, в десять вечера и радостно просыпался первого января с мыслью, что сидеть осталось меньше.

…После Дня благодарения и в преддверии Рождества – Нового года дни, к моей большой радости, полетели еще быстрее.

Я ходил на работу в библиотеку, постепенно втягивался в физкультуру и, наконец, занялся литературным трудом.

По вечерам я накручивал бесконечные круги по компаунду, слушая радиостанции из соседней Пенсильвании и окружавшего Нью-Джерси. Мой прозрачный (во избежание контрабанды) пятидесятидолларовый приемник Sony был запрограммирован на 10 радиостанций. Они по-дарвиновски отобрались самым естественным и тщательным образом в первые три месяца.

В декабре в меня лучше всего «входили» праздничные рождественско-санта-клаусовские напевы – знаменитые Christmas carols [2] Рождественские колядки. . Одна из местных станций меняла свое вещание и полностью переключалась на соответствующий репертуар о Христе, снеговиках и «Джингал бэллз» [3] Jingle Bells – «Звоните, колокольчики» – популярная рождественская песня. .

Я полюбил эти песенки еще со времен моего славного «торгового» прошлого в первые два года покорения Америки.

И в дизайнерском Century 21, и в Toys’R’Us – американском игрушечном гиганте – рождественские распродажи осуществлялись под ностальгическую музыку из детства покупателей. Благодаря такому музыкальному «соусу» доходы двух еврейских кланов увеличивались процентов на тридцать.

Поскольку филадельфийское радио не передавало «В лесу родилась елочка», «Пять минут» или «На Тихорецкую состав отправится», для меня рождественская музыка ни с чем трогательным или домашним не ассоциировалась. И слава богу! Как говорится – no strings attached [4] Не принимая близко к сердцу. .

Однако резиденты «Острова Невезения» от этих песенок расстраивались.

Если не сказать больше.

Гангстеры и наркодилеры предпочитали рождественские и новогодние мотивы не слушать. Большинству из них эти песни напоминали о родных «праджектах» [5] Projects – многоквартирные субсидированные дома для городской бедноты. , герлфрендшах, бесшабашном велферном [6] Welfare – городская программа помощи беднейшим слоям населения США. детстве и соседней круглосуточной едальне Mama’s fried chicken [7] «Мамины жареные цыплята». .

Как-то во время ничего не значащей светской тюремной болтовни в очереди в food service, я признался своим чернокожим соседям, что слушаю рождественскую радиостанцию. Реакция фартовых негров меня удивила: «Русский, ты – мягкий (soft). Это не по-гангстерски и не по-зэковски. Cut this bullshit (Завязывай с этой хренотенью)!»