Тамара Лисицкая - Идиотки

— Твоя кошка прожила прекрасную жизнь! Далеко не все люди такую жизнь проживают! И умерла она дома, в тепле, тихой старческой смертью! Я о такой могу только мечтать! Она дотянула до пенсии и решила, что устала, что у нее болят зубы! Она тихонько легла под батарею, улыбнулась, вспомнила вас всех и померла! Что тебе еще нужно? Воскресить ее? Этого не будет, Лена!

Лена упала на колени и снова завыла.

Сергей постоял, потом принес ей диванные подушки, чтобы не валялась на голом полу, и ушел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Директор далекого московского агентства благодушно улыбался бойкой Ирочке, потягивал пиво. Когда ему представили Рому, он все еще находился под впечатлением общего веселья и высокого пофигизма.

Потом он посмотрел в Ромины нежные глаза.

— Очень приятно, — сказал Рома и робко взглянул на жену. Ему хотелось назад, ближе к сцене. Там ждал Алексей, там все будет хорошо видно.

— Очень, — директор протрезвел. — Очень приятно!

— Ну, как? — спросила Ирочка с бодрой наглецой. — Как вам мальчик?

— Да… Я такого не ожидал… Но ведь это совсем не славянский типаж…

— Ну, да. У него мама еврейка. А что, вы националист?

— Ну что вы! Просто я думал, что типичная белорусская красота — это как-то иначе…

— Ой, какая разница! Вам же нужны эффектные модели, правильно?

— Да я ведь не отказываюсь! Я просто слегка поражен! Он действительно замечательно красив! Просто даже как-то… Не по себе!

Директор засмеялся, нервно стукнув бутылочным горлышком о зубы.

Рома покорно и с жалостью смотрел на него.

— Ну, как мы поступим? — Ирочке не терпелось структурировать действия. — Вы будете подписывать с ним контракт официально? Пригласите на собеседование? Какие у нас действия?

— Ой, погодите, я не готов так сразу.

Ирочка кивнула Роме — иди. Сама как бы потеряла интерес к неуклюжему московскому гостю, уставилась на сцену. Не готов, значит, не готов. Это ваши проблемы в конце концов. Это вам нужны модели, не мне…

На сцену вышел хлопец в спортивном, начал что-то говорить с сильным деревенским акцентом. Народ в зале радостно зашумел. И вот это они называют «открытием»? Ляпис, блин, Трубецкой…

— Послушайте, — директор поискал в кармане, выволок визитку. — Здесь мой московский адрес и телефон. Я не готов назначить вам пробы прямо сейчас, для этого необходимо согласие третьих лиц, вас же нужно как-то привезти, где-то поселить…

— Я сама его привезу. И сама поселю. Давайте о деле.

— Хорошо, — директор совсем потерял ориентацию. — Вы такая… Активная… Давайте вы приедете как-нибудь после Нового года… Мы созвонимся, вы приедете, и тогда будем думать, как быть дальше.

— ДО! Давайте мы приедем ДО Нового года! Зачем тянуть?

Он задумчиво пошевелил бровями. Какая все-таки бойкая…

— Нууу.

— Ладно. Мы сами все сделаем. — Ирочка сделалась холодной и безразличной. — Но учтите, у мальчика большое модельное будущее! Вам повезло, что вы его увидели первыми! Но если нас не устроят ваши условия мы не будем делать скидку на это и уйдем в другое агентство!

— И вот она снова! Несравненная! Великолепная! Мужики, встречайте Джууульетту!

Пьяные хлопцы вскочили, роняя стулья. Некоторые дамы вышли в коридор, чтобы выкурить сигаретку презрения. Старшие родственники уже давно сидели в сытном дальнем уголке и пели народные песни. Им было абсолютно фиолетово.

Наташа вышла, как пантера. Она была в такой ярости и на таком градусе экзальтации, что могла бы сейчас танцевать на углях. Потом было бы больно, но сейчас нет.

— ООО! — заорали солдатики, выдирая пуговицы на потных белых рубашках. — Давай-давай!

Яковлев сидел на своем жениховском месте и, кажется, ничего не замечал, был мрачен и тих. Выглядело это странно, но вполне приемлемо — напился молодой, но не падает лицом в стол, поскольку настоящий мужик.

Наташа веселилась и порыкивала на своих многочисленных кавалеров. Они с восторгом приняли ее игру, тянули руки, как в зоопарке, когда клетка с крупной сеткой и хищник сам подставляется, и так охота ткнуть его ногтем.

— Слышь, плесни-ка пятьдесят, — гость рядом с Яковлевым приподнялся, горящим глазом смерил расстояние от себя до стриптизерши. — Пойду, попробую закорефаниться!

Яковлев молча подал бутылку.

— Ты видал, чего вытворяет? Ну, сссучка! Оох, как бы ей вставил! Сейчас бы!

И гость отправился на подвиги, расправляя плечи и пальцы.

Яковлев тоже хотел бы встать и идти куда-нибудь прочь, но не мог. Система управления абсолютно отказала, он вдруг стал беспомощный, как гусеница на дороге. Слух, зрение, механика — сквозь туман. Работало только сердце, которое натужно и больно перекачивало кровь, загустевшую до цементной консистенции.

— Вицюшка, а ты што ж гэта не танцуешь? — бабушка подсела, поправила белый платочек. — Вунь твае хлопцы усе скочуць, а ты як на паминках!

— Плохо мне, бабуля, — сказал Яковлев и потерял последние силы.

Бабушка внимательно смотрела, мудрые глазки в складочках-морщинках.

— А жонка твая дзе?

Еле-еле покачал головой.

— Ну, я так скажу, — бабушка положила свою сухую морщинистую лапку на его холодное запястье. — Мы з дедам шлюбавалися тожа без любви. Тады усе было па-другому. Мани сказала, я й пайшла замуж… И пражыли умеете сорак сем гадоу, пака дзед не памер! Ну, усякае бывала, и ругалися тож… Но штоб биць мяне — ни разу. И я ж яго уважала. А там дзеци пайшли, не было часу ругацца… Прывыкнеш! Ты хлопец разумны, добры!

Яковлев еще раз кивнул. Слышал ли вообще, о чем ему говорят?

Бабушка все смотрела, гладила руку. Нет! Никак хлопец не хочет улыбнуться!

— А што ты бабе сваей не скажаш, чаму таки грусны? Ты ж мой любимы унук, Вицька! У мяне ж за цябе сэрца больш за усих балиць!

— Не сейчас, бабушка…

— А матухна мая! — бабушка протерла глаза. — Можа ты злы на маладуху сваю, на жонку? Дык яна тут, не сумнявайся, на целефоне гаворыць, тама, у кабинеце дилектара…

— Пусть разговаривает…

В зале включили дискотечный свет. В разноцветных лучах тело Наташи выглядело как карамельная конфетка.

— А можа ты й за гэтай бясстыжай гаруеш? — бабушка кивнула туда, в эпицентр горя, на Наташу. — Можа, цябе да яе цягне? Дак ты не глядзи! Яна дурная, яна хлопцам на пагибель робиць! Зараз ласкача, а патом згине, и забудзь пра яе!

— Не могу забыть, бабушка…

Бабушка еще улыбалась всеми своими морщинками, улыбалась по инерции.

— Не могу я ее забыть, бабулечка, не могу… Мне так больно сейчас… Умру я скоро, бабушка, не вынесу…

Бабушка прикрыла ладонью рот.

— Ой, Святы Божа…

А Витя широко размахнулся, взял стопку и опрокинул внутрь, в самый жар тела…

— Я ее люблю, бабушка… Со школы.