Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Под вечер пришла Юля, чтобы помочь. Она носилась по магазину, выкрикивала наименование товара, количество и цену, а я только записывала цифры; можно было даже присесть, а ноги положить на ящик. Потом мы выпили по стаканчику вина, Юля опять рассказывала о своем пасторе, а я терпеливо слушала ее из благодарности за то, что она не оставляет меня одну.

Вернувшись домой, я увидела на кухне блюдо с бутербродами: это господин Хорн приготовил их мне к ужину. Услышав, как я открываю дверь, он и сам выглянул из комнаты и прошел со мной на кухню. Я смутилась: он еще никогда не оказывал мне подобных любезностей.

— Надеюсь, вы на меня не сердитесь, — сказал он. — Ведь у вас сейчас столько дел.

Я села к столу и взяла бутерброд. Их было слишком много, но я съела все до одного, чтобы не обидеть господина Хорна. Он поинтересовался, как подвигается учет, и сказал, что проводит его в музее каждый год. Когда я кончила есть, он спросил:

— Позвольте пригласить вас на бокал вина?

Я была тронута приглашением и не стала отказываться, хотя очень устала и испытывала лишь одно желание — поскорее прилечь. Мы прошли в его комнату. Я первый раз заглянула туда с тех пор, как он жил здесь (он убирался сам и прежде меня к себе не приглашал). Я внимательно осмотрелась. Странно чувствовать себя гостем в собственной комнате.

— Хорошо у вас здесь стало, — сказала я.

— А я почти ничего не изменил, — откликнулся он.

— Вижу, — сказала я. — Картины вы повесили красивые. Мои-то мне разонравились, но никак не соберусь подыскать что-нибудь новое.

Разглядывая его картины, я прошлась по моей бывшей гостиной.

— А это самовар? — спросила я, указывая на вещь, стоявшую на буфете.

— Да, — ответил он. — Купил его в Москве. Можно его опробовать. Хотите чаю?

— Нет-нет. Просто никогда не видела такой штуки.

Он объяснил мне, как устроен самовар. Потом мы сели к столу. Он налил вина, и мы чокнулись. Мы оба были немного смущены. Он улыбался и вертел в руках бокал, а я неловкими словами нахваливала вино.

— У меня тут есть еще кое-что… — начал он, осекся, поднялся с места. Подойдя к платяному шкафу, он порылся в ящике и вернулся с распечатанной коробкой конфет. Он положил коробку на стол, открыл ее и принялся меня угощать — сам же сказал, что не ест шоколадных конфет. Я постеснялась признаться, что тоже не ем, поэтому взяла конфету и сунула ее в рот. Мы улыбались друг другу и, кажется, оба не знали, о чем говорить.

Он пил вино маленькими глотками, но поднимал бокал часто, поэтому тот быстро опустел. Он долил себе вина и предложил мне допить мой бокал. Я послушалась. Случайно взглянув на свои руки, я заметила под ногтями грязь. Я сцепила пальцы, опустила руки на колени и покраснела. Он глядел на меня. Мне казалось, будто он изучает мое лицо, и я снова посмотрела на свои руки. Когда я подняла глаза, он протянул руку и кончиками пальцев погладил меня по щеке. Я знала — он сделал это из жалости, но закрыла глаза, поддаваясь ласке.

— Приятно, когда тебя гладят, — тихо сказала я.

Я была совсем спокойной, когда он ответил:

— Наверное, каждому нужен человек, который мог бы его погладить.

Он убрал руку, и мы выпили вина. Мне хотелось взять его руку и крепко пожать ее.

Он привстал, чтобы вновь наполнить мой бокал, я хотела было запротестовать, но вместо этого согласно кивнула. Стоя рядом, он налил вино, а потом наклонился и поцеловал меня в лоб. Все это казалось мне сном, я ждала, что вот-вот проснусь.

Мы выпили всю бутылку. Когда я поднялась из-за стола, он попросил меня остаться с ним, остаться у него, называл меня по имени.

— Переночуйте у меня, Гертруда, — сказал он.

— Я уже не молода, — только и ответила я.

Он взял меня за руку и отвел к постели. Там мы сели рядышком. Я боялась даже вздохнуть, совсем как девчонка.

Наша связь продолжалась полгода. Два-три раза в месяц он приходил ко мне, и мы спали с ним. Потом он еще с полчаса лежал рядом. Мы курили, тихо переговаривались. Я присматривалась к нему. Все боялась, как бы не надоесть. Но заметила только, что он старается не глядеть на мои ноги и не трогать их.

Через несколько месяцев все кончилось так же неожиданно, как и началось. Июньским вечером он постучался ко мне. Я сидела за швейной машинкой, на кровати лежали куски материала, нитки. Когда он вошел, я хотела встать. Он усадил меня обратно. Я смотрела на него, а он стоял передо мной молча, держа руку на затылке, и глядел на машинку.

— Простите меня, Гертруда, — сказал он наконец, потом умолк; я ждала, чтобы он продолжил говорить, но ему было трудно подобрать слово; он даже не мог посмотреть мне в глаза. — Я поступил неправильно, — сказал он. — Я хорошо отношусь к вам, Гертруда, но это не любовь. И я знаю, что вы меня тоже не любите. Простите меня за то, что я вел себя как глупый мальчишка.

Он был спокоен. А я каждый день ожидала этого разговора с того январского вечера. Врасплох он меня не застал.

— Не думаю, что мы так уж сильно согрешили, — сказала я. — Во всяком случае, я не чувствую себя виноватой. Но вас я могу понять.

— Простите, пожалуйста, — повторил он неизменившимся голосом.

— Мне нечего вам прощать, — возразила я. — Ведь я взрослая женщина. Вы меня ни к чему не принуждали. Все, что я делала, было добровольно. А если уж вы виноваты, то и я виновата не меньше.

Но он лишь все тем же голосом повторил:

— Простите меня, Гертруда.

Потом он повернулся и, даже не взглянув на меня, пошел к двери. У меня затряслись руки.

— Мне нечего вам прощать, и вам нечего мне прощать, — сказала я, стараясь унять дрожь в голосе, — и я думаю, господь не посчитает большим грехом то, что два одиноких человека захотели поддержать друг друга в этом мире.

Он остановился, чтобы дослушать меня, потом проговорил:

— Спокойной ночи, Гертруда! — и вышел.

Я осталась сидеть у швейной машинки, поглаживая пестрые занавески, лежавшие у меня на коленях. Труда, Труда, сказала я себе, опять тебя бросили. Эта мысль почему-то рассмешила меня, и я улыбнулась.

— Я все сказал.

— Этого недостаточно.

— А теперь я хочу спать, покойник. Хочу уснуть и все забыть.

— Забыть? Как же, забудешь это!

— Почему вы не оставите нас в покое?

— А разве мы можем? И с какой стати?

— Да с такой, что мы не можем жить с мертвецами. С такой, что есть не только правда мертвых. Есть еще и правда живых.

— Но моя смерть?

— Это еще не вся правда.

— Если вы умолкнете, то возопиют камни.

— Тяжело с мертвецами. Тяжело.

— Вспоминай.

— Я устал.

— Дальше, мой мальчик. Дальше, дальше. Ты все должен вспомнить.

В последний день каникул Пауль пришел ко мне домой. Мы обедали, когда он позвонил. Брат открыл ему дверь. Отец спросил Пауля, зачем я ему нужен, потом пригласил за стол — подождать, пока я кончу есть. Отец принялся расспрашивать Пауля, и тому пришлось рассказывать, кто его родители и какую профессию он выбрал. Я чувствовал, что Пауль не нравится моим родителям. Они рассматривали его пристально и недоверчиво, тем более что он впервые пришел ко мне домой.