Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Не обманывайся на мой счет, — проговорил он наконец, — пусть у тебя будут приятные сюрпризы.

Он встал, подошел к ней сзади, положил ей руки на грудь. Он чувствовал, как бьется ее сердце, чувствовал запах ее волос, ее тела.

— Я хочу спать с тобой, — тихонько повторил он.

Ощутив едва заметное движение, он напряженно ждал ее ответа. Его руки неподвижно лежали на ее груди. Он старался держаться непринужденно.

— Только дочку я будить не стану, — сказала она, отодвинула его руки, встала. — Погоди, — шепнула она, вышла из кухни и притворила за собой дверь.

Он услышал, как она с чем-то возится в коридоре, и улыбнулся, сообразив, что она делает. Постояв, он решительно снял пиджак, повесил его на спинку стула. Потом сел, развязал шнурки. Прислушиваясь к шорохам из коридора, он понял, что она зашла в ванную, там зажурчала вода. Вскоре он услышал, что Элька вышла из ванной, и обернулся к двери.

— Пойдем, — тихо сказала Элька и просительно приложила пальцы к губам, чтобы напомнить ему о спящем ребенке.

В этот миг она стояла перед ним голая, глядела снисходительно и немного насмешливо.

— До чего же ты хороша! — негромко сказал он, но не пошевельнулся.

Она тут же исчезла из дверного проема. Когда он встал и вышел к ней, она уже лежала на матраце за платяным шкафом, закрывшись одеялом; на этом самом матраце спал ребенок, когда Даллов пришел сюда впервые.

— Не очень тут удобно, — сказала она и обеими руками натянула одеяло до самого подбородка.

Стоя в дверях, Даллов быстро разделся, побросал одежду на кухонный стол. Потом подошел к ней поближе, она глядела на него.

— Мне там местечко найдется? — вежливо спросил он, показывая на одеяло. Не пошевельнувшись, она сказала:

— Только ты не спеши.

Он осторожно лег рядом. Он чувствовал ее дыхание, тепло ее руки и бедра, ждал. Из кухни в коридор падал свет. Когда Даллов повернул голову к Эльке, то увидел в полутьме, что она пристально смотрит на него. Они глядели друг на друга, не шевелясь. Она положила ему руку на плечо, он откинул ногой одеяло и сел, внимательно разглядывая ее. Он начал потихоньку гладить ее, а почувствовав ответный трепет, встал на колени и, распаляясь, обнял ее. Он перевернул ее и, обхватывая то груди, то бедра, прижался головой к ее спине, потом навалился всем телом, чтобы лучше чувствовать каждое ее движение. Почти в беспамятстве он бросал ее то к стене, то к шкафу, не слыша ни глухого стука, ни тихого стона. Его руки непрерывно скользили по ней, будто он хотел вобрать в себя пробегавшие по ее телу волны, а она царапала ногтями его спину, вцеплялась в волосы. И лишь когда он уткнулся лицом ей в живот, а она раздвинула ноги и подалась к нему, чтобы обхватить ногами его голову, он затих, прислушиваясь к ее движениям; внезапно его охватил какой-то покой, он будто сделался невесомым. Он лежал на ней неподвижно, в голове было пусто, и, лишь когда она укусила его ладонь, он инстинктивно сжал руку в кулак от боли.

Когда она затихла, он откинулся на спину. Закрыв глаза, она тяжело дышала. Потом она открыла глаза и, опершись на локоть, взглянула на него и сказала:

— Боже мой, ты мне, кажется, ребро сломал.

Даллов потер ладонь, на которой быстро темнело укушенное место, и отозвался:

— И поделом, не будешь кусаться.

Он уперся ногами в шкаф и выпрямился. Оглядел сбитый матрас и смятую простыню между дверью, платяным шкафом и стенкой, после чего весело сказал:

— Почему-то все это напоминает мне палатку в пионерском лагере.

Неожиданно Элька потянула руку, на которую он опирался, отчего Даллов повалился. Она положила его руку себе на грудь и, с наслаждением потянувшись, сказала:

— Можно только позавидовать. У меня от пионерлагеря воспоминания похуже.

Она придвинулась к нему, так чтобы лишь слегка касаться грудью и животом, шепнула на ухо:

— Только не шуми, а то ребенка разбудишь.

Затем она укусила его за плечо, сначала нежно, шутя, потом со всевозрастающей страстью.

Когда следующим утром Даллов проснулся, Элька стояла с девочкой перед ним. Девочка глядела на него серьезно, внимательно, и он тоже не мог отвести от нее глаз, пока прощался с Элькой, поэтому, когда та спросила, не собирается ли он вновь надолго уехать, ему понадобилось несколько секунд, прежде чем вопрос дошел до него.

Уже на самом пороге она сказала ему:

— Отоспись. А потом поищи себе работу.

— Ты говоришь, как моя мать, — отозвался он. — Почему это я вечно нарываюсь на женщин, которые изо всех сил стараются быть похожими на мою мать?

Он слышал, как Элька с дочерью спустились по лестнице. Потом встал, прошел в комнату и лег на кровать, на которой ночью спал ребенок.

Проснулся и ушел из дома он только к полудню. В небольшой забегаловке на другой стороне улицы он заказал себе завтрак. Расправляясь с яичницей и жареной картошкой, он прислушивался к громким голосам рабочих у пивной стойки.

На его столике лежала газета. Расплатившись и надев пальто, он вернулся к столику, взял газету и сунул ее в карман. Проходя мимо стойки и кивком прощаясь с хозяином, он ждал, что тот скажет что-нибудь про газету, но хозяин никак не отреагировал даже на кивок, только молча поглядел вслед, как и остальные мужчины у стойки.

Газету он развернул лишь в трамвае. Без особого интереса просмотрел заголовки, равнодушно перелистал страницы. Ему пришло в голову, что это, собственно, первая газета, которую он читает с тех пор, как вышел из тюрьмы. В камере он читал их ежедневно. Газеты раздавались после работы, и, поскольку сокамерников интересовали разве что спортивные сообщения, он мог заняться чтением обстоятельно, без спешки. До тюрьмы он никогда не читал газеты так внимательно. Теперь он не пропускал ничего, от первой страницы до последней: местная хроника, зарубежные корреспонденции, комментарии, почти каждодневные речи или выступления, информация о многочисленных награждениях, научно-популярные статьи, спортивный раздел, прогноз погоды — все читалось с неизменным, безучастным вниманием. Это были для него вести с того берега, из тех мест, где он жил когда-то, но откуда давным-давно уехал. Изредка в нем оживали кое-какие воспоминания, например когда называлась знакомая улица или район. Остальные новости ничего для него не значили, и читал он их не ради содержания, а ради самого чтения. Он просто коротал время и быстро все забывал, ибо суть написанного была ему неясна и безразлична. Он жалел, что ежедневные газеты не посвящались исключительно какому-либо специальному предмету вроде минералогии, жизни насекомых или проблем геронтологии. Впрочем, это его также не интересовало, и он читал бы такую газету с тем же безучастным вниманием, с каким изучал теперешние непонятные статьи. Но тогда у него хотя бы было чувство, что он восполняет некие пробелы собственного образования, пусть даже с подобными пробелами вполне можно жить и дальше.