Александр Снегирев - Призрачная дорога

Ненадолго демон превратился в печника, затем съёжился до сиротки.

Отчаянно сопротивляясь, демон пёрнул.

Меня перекосило от омерзения, но рук от старухи я не отнял.

И тут демон не выдержал.

С шипением он отлепился от своей жертвы.

Просвистев в опасной близости от моего лица, опалив ресницы правого глаза, он взвился под потолок и заметался вокруг люстры.

Угодив в один из плафонов, он долго бился там с истошным жужжанием.

Вырвавшись, ринулся к распахнутому окну и вылетел вон, в сторону заката, оставив в москитной сетке дымящуюся дырку.

Сиротка плюнула вслед.

– Никак не могу привыкнуть к этой стране, – сказала Цыпочка.

Очищенная бабуся сделалась меньше и прозрачнее.

Чистить организм следует осторожно, иначе вовсе исчезнешь.

Бабуся покрутила головой, повела плечами, шевельнулась.

Она смущённо поблагодарила меня, я сказал «пожалуйста» и пошёл мыть руки.

Цыпочка засобиралась и вызвалась подбросить гостей: сосед наконец-то разгрёб половину завалов на дороге – по краешку можно проехать.

Пока прощались на крыльце, сиротка резвилась с боа.

Собака восприняла это по-своему, выхватила игрушку и утащила под дом.

Все запричитали, особенно сиротка с родной бабусей. То нос воротили, а теперь переживают.

Вскоре собака вернулась.

Но боа не вынесла.

Мы с ней до конца команду «принеси» не выучили.

Уносить она умеет, а приносить нет.

Сиротка завопила так, что даже тупой бы сообразил – без боа она ни с места.

Поминая добрыми словами час, когда мне пришло в голову купить этот злополучный аксессуар, я встал на карачки.

И полез.

Земля была холодна, пол низок. Тесноту усугубляли гвозди, торчащие сверху из досок.

Поводив лучом, я обнаружил розовый комок. Боа выглядело будто улика на месте зловещего преступления.

Я выключил свет – ничего не видно.

Посмотрел на свою руку – нет руки.

Ничего нет – сплошная тёмная материя.

Очень практичная ткань: никакая грязь на ней не заметна и самой её тоже не видно.

Без света стало страшно. Со светом видишь всякие странные колыхания, жуткие тени, а без света ничего не видишь, и всё равно страшно.

Ничего нет, а страшно.

Потому что мерещится.

Микробы в голове рисуют образы. У них фантазия, а мне отдуваться.

Снова включив фонарь, я дополз до боа, собрался уже выбираться и тут кое-что заметил.

Знакомое, но забытое, не представляю как здесь оказавшееся.

Конская нога.

Передняя.

Белая.

Неужто она?

Подполз – она.

Копыто и сустав до колена.

Этих ног когда-то было четыре.

Принадлежали ноги белому коню.

Настоящему белому коню.

Дедушка привёз из Германии.

Он рассказывал, как они заходили в дома и брали что нравится.

Ему ничего не нравилось: ни часы, ни фарфор, ни кольца. Платки шёлковые он на голову не повязывал, шубы бюргерские на плечи не накидывал. Сердце его было холодно, пока он не оказался в одной детской.

В той детской стоял белый конь.

Белый конь, набитый соломой.

Немцы взяли коня, выпотрошили, обработали раствором, натянули на каркас, набили соломой и приспособили на радость маленькому арийцу. Хорошо, если конь скончался своей смертью, а не был умерщвлён ради нужд детской промышленности Тысячелетнего Рейха.

Моё знакомство с конём состоялось спустя три с лишним десятка лет после описанных событий. Конь предстал передо мной уже весьма потрёпанным, побитым молью и навидавшимся.

Бабушка нет-нет, а упрекала дедушку в столь нелепом выборе трофея. Другие мебель привезли, картины, швейные машинки, а эта кляча на что?

Дедушка не унывал и подсаживал меня в седло.

Я обхватывал ножками шишковатые бока и кричал «ура», предпочитая, впрочем, ползать возле копыт.

Потом меня настигла взрослая жизнь, я много переезжал и забыл про коня. И тут такая встреча.

Я стал записывать в телефон.

Кратко пометил всё, что случилось за день, описал коня и его ногу.

Если не запишу, забуду непременно, а забывать не хочется. Из всего этого может получиться книжка.

Что-то кольнуло в спину.

Гвоздь.

Я перевернулся, чтобы рассмотреть, откуда торчат гвозди и как выползти обратно не поранившись.

Прилетел суетливый мотылёк.

Мотылёк стал назойливо лепиться к экрану, мешая ставить буквы.

Прилетел и второй. Теперь они оба ползают по экрану.

Суматошные существа, напоминают взволнованных мамаш.

Мотыльки залепили экран, пора выбираться.

Пора, но не получается.

То ли и без того низкий пол придавил, то ли меня опять стало много.

То ли старый дом со всеми его подлинными и выдуманными обитателями, вписанными и вычеркнутыми историями, с гостями и призраками, навалился на грудь, то ли меня распёрло.

Я задышал часто, как птица в сарае.

Кисти рук выворачивает, ступни дёргает, голову трясёт, рот перекосило, подбородок ходит из стороны в сторону, будто я запрещённых препаратов перебрал.

Ко всему прочему из тёмной материи выскочил хер.

Непроизвольная реакция тела на стресс.

Хер одиноко горит во мраке и упирается в приседающий дом, становясь от этого крепче.

Мелькнула жуткая мысль, что дом с хером нарочно пристраиваются друг к другу.

Вдобавок хер облепили мотыльки. Ползают по нему, перебирая лапками, принося мне этой щекоткой невыразимые страдания.

Ну что с ним делать, так и рвётся на волю, не даёт покоя, подталкивает к совершенной дьявольщине.

Когда он встаёт, в голову начинает лезть дикая непотребщина.

Такие эгоистичные штуки, и всё с женщинами.

И с Кисонькой, и с остальными.

Тягостно быть заложником хера и своры мозговых микробов. Ему одно подавай, им другое, знали бы вы, как трудно нам всем договориться.

Малышом я колотил палкой по тихому ручейку с головастиками. Мне даже удалось зашибить одного. Сначала я рассматривал его с задорным любопытством, а после вдруг такая горечь охватила меня, такая печаль, такое пронзительное раскаяние. Так мне сделалось стыдно за свою бойкость, за палку эту, за желание настаивать на своём, за желание разрушить и воцариться. Так противно сделалось, что я, маленький, не знал, куда сам от себя деться.

Вот и теперь не знаю. Чувствую себя хером неприкаянным, и нет мне успокоения.

Ко всему прочему произошло нечто вовсе немыслимое – я сначала ощутил, а затем и разглядел (в лучах собственного хера, пробивающихся из-под кишащих насекомых), что волосы мои и ногти стали расти. Борода закрыла грудь и поползла дальше, ногти ветвистыми спиралями пронизали темноту.