Александр Снегирев - Призрачная дорога

Кисонька открыла рот и начала издавать пронзительный нарастающий звук.

Громкий и долгий.

Я чувствую страх и зависть – я так не могу. Не могу на глазах другого человека взять и закричать.

Но очень хочется.

Хочется издавать пронзительный, громкий, оглушительный, нарастающий звук.

Я ходил в лес, но и там не решился.

Кисонька перевела дыхание и закричала снова, резче и протяжнее.

Она зажмурилась.

Сейчас кто-нибудь явится: плотник, богиня, дочь.

Сосед вызовет экстренные службы.

Печник проснётся.

Я закрыл глаза.

Ни крика, ни воспоминаний, ни надежд.

Только запах озона после грозы.

Взрослые и в самом деле обманывают детей: прошлого нет, оно исчезает сразу, едва закроешь глаза.

Я увидел гусеницу.

Выглядит она неважно, конвульсивно сокращается, кажется, сейчас блеванёт.

Вдруг из её головы полезла какая-то херня.

Типа дольки грейпфрута, только поменьше.

Прямо рождение Афины из головы Зевса.

Представляю, что бы со мной было на месте Зевса и на месте гусеницы.

Долька делается больше, а гусеница скомкалась гармошкой, как старая штанина.

Тут до меня дошло, что никакой гусеницы и не было, а есть бабочка, которая выбирается из гусеничной обёртки. Я думал, что смотрю за гусеницей, а оказалось, что с самого начала я смотрел за бабочкой.

Небесный кондуктор прокомпостировал черноту звёздами.

Полный космос гашёных билетов. То ли уже негодных, то ли бессрочных, с открытой датой.

Кисоньки нет, она сдержала слово – бросила меня.

Я вошёл в дом.

Каменный пол отражает глянцевые блики, музыкальный инструмент кокетливо мерцает.

Несколько столиков-пней, словно пучок грибов, торчат на балконе перед спальнями второго этажа. По стенам балкона развешаны картины, на балкон ведёт лестница цвета коралловых губ.

Деревянные балки поддерживают далёкий потолок.

Потолок поделён на жёлтые кессоны, в каждом – белый лепной цветок.

Из центрального кессона свисает раскидистая люстра с цветными леденчатыми плафонами.

В разинутой топке камина горят поленья.

Я поднимаюсь по лестнице, захожу в спальню – кровать убрана, ни одной живой души.

Захожу в соседнюю – никого. Постель так аккуратно застелена, что сразу понятно: никого здесь нет и никогда не будет.

На третьем этаже, под крышей, похожей на трюм перевёрнутого парусника, чистота и безлюдье.

В кладовках никого, в чуланах никого, в санузлах никого, в бойлерной никого, на веранде, на кухне, в гостевых и хозяйских помещениях только я и трофеи.

Книги, картины, ткани, мебель, канделябры.

Я вышел в сад и пошёл вокруг дома.

Стриженые газоны, цветущие клумбы, благородные деревья.

Мне понравилось, и я сделал ещё кружок.

И ещё.

Переставляю ноги, вдыхаю бархатистые танины с нотками послевкусия.

Прошлого нет, будущего нет, есть только одно неделимое вот это вот всё.

Я поднял с пола террасы бутылку, оставшуюся после гостей, и допил с донышка.

Закусил салом с ветки.

Зимой насадил сало для синиц, а они побрезговали.

Не пропадать же.

Старые журналы, буклеты и прочие бумажные отходы, привезённые дочерью, так и лежат у парадной двери.

В отдельном пакете собраны ядовитые ртутные лампочки, требующие специальной переработки.

Я отволок всё скопом на задворки, свалил в бочку для сожжения садового мусора и собрался уже чиркнуть, как вспомнил.

Пнул бочку несколько раз и подождал.

Пусть жуки разбегутся.

Когда жуки разбежались, я чиркнул.

Алый язычок стал усердно лизать бумажную груду снизу. Скоро он её так раскочегарил, что из бочки стало вырываться, как из сопла ракеты.

Ракеты, направленной не в небеса, а в недра, к самому сердцу Земли.

Бросил в пекло и конскую ногу. Надоела.

По ноге прошмыгнул быстрый треск и она заполыхала.

Скоро лампочки стали взрываться.

Слушаю хлопки с удовлетворением.

Сделал ещё кружок вокруг дома.

На следующем витке ускорился, а потом побежал.

Во дворе я крутил сиротку вокруг себя на вытянутых руках.

Она жмурилась и хохотала.

И попросила раскрутить побыстрее.

Мелькали чёрные окна, раскалившаяся, светящаяся изнутри бочка и личико сиротки. Чем быстрее я крутил, чем громче она верещала, тем сильнее центробежная сила вырывала её из моих рук.

Она просила быстрее, я крутил быстрее, она просила ещё быстрее, я делал ещё быстрее и знал, вот-вот она вырвется и навсегда улетит от меня в темноту с прокомпостированными билетами.

Я бегу вокруг дома, скольжу на поворотах, падаю и снова бегу, как будто дом крутит меня.

Я упал и поцарапался о мокрый розовый куст.

Мы с кустом похожи. Оба благоухающие и неблагодарные, цветём здесь и сейчас, забывая, что корнями уходим вглубь, питаемся перегноем и отходами.

Передо мной хвойно-лиственный вал леса, позади дом.

И просторный, и тесный.

И ветхий, и крепкий.

Внутри люстра, пеньки, камин и прохлада.

Я лёг рядом с собакой, ткнулся в её затылок.

Честный, тёплый затылок.

Собака изловчилась лизнуть мою щёку, перевернулась на спину и закатила глаза.

Я принялся чесать её синтетическую шубу.

Чешу и думаю, какая же ты хорошая, собака.

Хорошая и розовая.

Храни тебя судьба от клещей и блох, от догхантеров, от меня.

Ты такая славная, собака. Такая славная, но я так мало о тебе знаю.

– Ты в бога веруешь? – спросил я собаку, но она вдруг вскочила и зарычала.

Собака рычит на лес.

Я пригляделся.

По опушке вдоль забора пробирается тёмная фигура.

Тёмная фигура с палкой.

Такими палками грибники ворошат листья, а этот ведёт ею по прутьям решётки.

Прутья издают мелодичный перезвон.

В древности сказители подыгрывали себе на гуслях, теперь историями можно делиться под перезвон заборной решётки.

– Сосед, ты? – окликнул я.

Я так пристально вглядывался в темноту, что не заметил, как рассвело.

Так внимательно высматривал вдали, что не увидел прямо перед собой.

Вышедшая из леса фигура топчется совсем неподалёку.

Фигура фотографирует меня телефоном.

На всякий случай я принял благородный вид.

Говорят, у меня выразительный профиль.

Слева в три четверти выгоднее, чем справа.

Совсем другой человек.

Опять дверь в сарай не закрыли.

Птица спорхнула внутрь.

Снова придётся вызволять.

Птица выпорхнула.

И влетела обратно.

И вылетела.

Фигура прямо передо мной.

Буду стоять спокойно.

Мужчина должен уметь стоять спокойно.

Должен уметь стоять спокойно рядом со своим домом.