Владимир Максимов - Живая душа

– Как вытащить-то?! – делая большие глотки и словно давясь пивом, спросил Санёк.

– Землю надо вначале, какую он обрушил, выкинуть. А потом попробуем по доскам, скользом. Намочим их вон из той лужи… Я его ломом приподыму, а ты вон те, короткие толстые доски под него подсунешь. Обвяжем верёвкой и потянем по наклонной. А если сил не хватит – придётся как-то разбивать и вынимать частями. Сходи спроси у хозяина верёвку покрепче да кувалду. Не спускаться же мне за всем этим домой, – кивнул Василий в сторону дома, откуда был слышен смех, весёлые голоса и сумасшедшая, порой заглушающая все иные звуки, музыка. Казалось, люди и магнитофон соревновались, кто кого переорёт. – А впрочем, не ходи. Я спущусь домой да принесу что надо. Заодно и воды для питья принесу. Хочешь, так вместе пойдём.

– Пойдём, – неожиданно легко согласился Санёк, лицо которого было теперь задумчиво-грустным.

– Да банки пустые из-под пива забери. По пути на помойке выбросим. А то, глядишь, и чайку сгоношим. Попьём для укрепления сил – время-то к обеду.

– А я бы не чайку сейчас, а водки стакан, даже без закуски, махом заглотил. Так что-то на душе погано, как будто в клетке какой сижу и выбраться из неё нет надежды, – тусклым голосом отозвался Санёк, засовывая банки в карманы широких штанов.

– Водка, как лекарство от тоски – это последнее и притом зряшное дело… – уронил Василий, и они начали спускаться к его дому, стоящему в начале распадка, недалеко от Байкала, откуда и брала своё начало недлинная, но крутая улица Горная.

Пока на допотопной электроплитке грелась вода, Василий сходил в сарай за верёвкой и здоровенной, тяжёлой кувалдой. И то и другое оставил на крыльце.

– Верёвка у меня добрая, крепкая, из настоящей пеньки, поэтому не тянется, как резина. Не то что нынешние, синтетические. Может и крепкие, но скользкие и тянучие, – вернувшись в дом, счёл он нужным «отчитаться» перед Саньком за своё немалое по времени отсутствие. – Правда, едва нашёл её, заразу. Забыл уж, куда положил. А в сарае всякого хламу поднакопилось – всё руки не доходят разобрать. Может, половину всех этих «необходимых» вещей и выбросить уже пора… Раньше-то, когда коровку держал, – снова вспомнил он о верёвке, – зароды ею увязывал при вывозке стогов с покоса в сарай, под крышу. Да вот года три уж, однако, – словно извиняясь за своё безделье, будто даже винясь, проговорил Василий, – не держу никакой живности, кроме лодыря-кота, у которого любимое занятие одно – спать на тёплой печи. Впрочем, как и у многих из нонешней (он почему-то специально сказал это слово так, как говорила его бабушка, на старинный манер) молодёжи. Так что чё кота-то за лень винить… Он у меня и за кошками-то по весне не носится. Видать, всё отморозил, что для этого дела требуется. Я ведь его подобрал под забором, котёнком ещё. А ночи уже осенние, морозные были. Видать, кто-то выбросил. Как не околел – удивительно…

Санёк, казалось, совсем не слушал Василия. Видно, неинтересны ему были все эти зряшные разговоры. Однако, как только Василий замолчал, он серьёзно спросил:

– Сам-то чего без жены живёшь? Мужик ты видный, крепкий. Не пьющий к тому же. Любая баба за тебя уцепится. И, небось, не отморожено ничего, как у твоего кота.

Спрашивая обо всём этом, он не без удивления рассматривал обстановку дома. Вернее, почти полное её отсутствие.

– А эта красавица кем тебе приходится? – спросил он вновь, не дождавшись ответа, внимательно разглядывая фотографию в простой самодельной рамочке, висящую на голой стене. – Родня какая, что ли?

– Жена, – как показалось Саньку, не совсем охотно ответил Василий. – Я ведь был женат, по молодости… Да забрал Господь быстро мою половину… Намиловаться даже как следует за три вместе прожитых года так и не успели. Царствие ей небесное, – глубоко вздохнул Василий. – А после неё на других и смотреть не мог долгое время. Больно уж славная она у меня была. Добрая очень. Даже когда уже сильно болела, всё не о себе, а обо мне печаловалась. «После года, – говорит, – женись, Василий, на какой-нибудь хорошей женщине, чтоб берегла тебя да любила. Нельзя человеку быть одному. Озвереть может. А там, глядишь, и детки пойдут – то-то славно! Это я тебе такая неплодная досталась. Уж прости меня…» И заплачет так тихо, неслышно. Сильно переживала, что родить не могла. Для настоящей-то бабы это горе большое…

На выцветшем от времени бледно-голубом эмалированном вместительном чайнике из-за закипевшей в нём воды часто запрыгала крышка, издавая весёлые звонкие звуки.

Василий заварил в просушенном керамическом заварнике чай. Достал из погреба молоко и варенье…

– Беру вот у соседки. Не могу чай без молочка пить, – словно извиняясь за что-то, пояснил он Саньку.

Из висящего на стене шкафчика извлёк две чашки и полбулки хлеба.

– Небогато живёшь, – раздумчиво сказал Санёк, присаживаясь на самодельную лавку к самодельному же столу, покрытому клеёнкой с поблекшими квадратиками плохо угадываемого теперь цвета. – Ни холодильника, ни телевизора нет. Ты не старовер, случаем?

– Не старовер, – отозвался Василий, разливая по чистым чашкам крепкий душистый чай. И добавил: – Необходимое есть, а лишнего не надо. Одна обуза от лишнего и маета.

– А деньги тогда куда деваешь? В матрас, что ли, складываешь? Ведь ты всю жизнь, почитай, колодцы роешь. А колодезники всегда ценились. И деньгу неплохую всегда зашибали.

– На колодцах, брат, шибко не разживёшься, – с удовольствием отхлёбывая обжигающий чай, ответил Василий. – Колодцы ведь не каждый день роют. В иной год один-два только и сработаешь. Да хорошо ещё, если на жилу, не глубоко залегающую, попадёшь. А то и сухой колодец бывает. И силы, и материал – всё только впустую израсходуешь. Грунты тоже разные бывают. Не дай бог глина – замаешься её кидать. От лопаты не отстаёт, словно приклеенная. Ко всему цепляется: к одежде, сапогам…

Помолчали, попивая чаёк и думая каждый о своём.

Василий о том, какой после плитняка пойдёт грунт? А Санёк припомнил вдруг самое славное времечко – свою службу на Тихоокеанском флоте. И, не удержавшись, заговорил:

– Я вот по океану на сторожевом корабле ходил. И как-то среди его кажущейся бесконечности однажды нечаянно понял, как, в сущности, мала Земля. Ведь рукой подать от Владика до Японии той же, такой далёкой вроде бы, такой загадочной, необычайной. Два дневных перехода, и уже всё другое. Другая страна, люди, дороги, дома – жизнь. Всё чистенькое, аккуратное, игрушечное какое-то… А ведь никаких ресурсов у них нет. Всё от других берут. А живут как! Ни чета нам. Вечно по колено в навозе топчущимся. Эх, укатить бы куда-нибудь подальше: и из посёлка постылого этого, и из страны этой грёбаной, за моря-океаны… – мечтательно произнёс Санёк и тут же сам себя осадил: – Да вот только вопрос: кому мы там нужны такие, за морями-океанами? Никому и нигде не нужны, – сам себе и ответил. – Вот заковыка-то основная в чём. Червоточина в нас, что ли, какая? Не можем мы научиться как следует жить, чтобы брать от жизни сполна, не мучаясь ею, а наслаждаясь…