Геннадий Юшков - Живая душа

На лабазе — дощатом помосте, спрятанном в густых ветках сосны, — сидеть было неудобно. Казнь египетская: шевельнуться нельзя, кашлянуть нельзя, даже комаров, облепляющих лицо, отогнать нельзя. Хорошо еще, Александр взял у жены платок и повязал им голову — хоть лоб, шея и уши закрыты. А то бы не вытерпеть. Надо иметь дубленую шкуру, чтоб охотиться таким вот старинным способом — «на засидке». Да и кто теперь так охотится?

В последние годы волков били с вертолета. Быстро, удобно. Когда почти всех выбили, вдруг обнаружилось, что волк — тоже полезный зверь. Сейчас уцелевших «серых разбойников» пересчитывают, оберегают от полного уничтожения. И, наверно, Александру еще предстоит объяснение с каким-нибудь охотинспектором — почему, дескать, самовольничаешь? Но жизнь всегда сложнее правил, для нее придуманных. Прежде Александр не охотился на волков, хоть за каждую голову, даже щенячью, полагалась премия, а вот сейчас, когда премии не будет, а скорее всего будут неприятности, Александр отправился на охоту. И ждет своего волка.

Ночной ветер, постепенно менявший направление, стих. Около часа продержится безветрие, серенький дымноватый воздух замрет, как стоячая вода. Потом, на переломе к рассвету, появится утренний ветерок. Он потянет вон оттуда, со стороны леса. И волк, выйдя к опушке, не сможет учуять человеческого запаха, не заметит охотника.

Он опытен, этот уже дряхлеющий зверь с великолепной громадной башкой, сухими лапами и нежной, как иней, сединой на загривке. Он опытен, осторожен, хитер, и если бы не его странная, непонятная жадность, он бы спокойно дожил свой век.

Черт его дернул полезть за легкой добычей. В лесу еще достаточно и зайцев, и лосей, и отяжелевших от сытного осеннего корма тетеревов. Мог бы не сталкиваться с людьми. Мог бы сообразить, что на его хитрость люди ответят своей хитростью.

В первый раз Александр даже не успел его увидеть. И коровы его не почуяли — мирно бродили по низкорослому ельнику, лакомясь грибами. Заворачивая стадо к дому, Александр вышел на топкую моховую поляну и не сразу понял, отчего рыжая телка лежит на боку среди ярко-зеленых кочек. Лежит неловко, заломив голову, не двигаясь. Горло у нее было распорото, вырвано кусками; еще теплая, парная кровь стекала в мох и исчезала в нем, не пачкая резные стебельки.

Александр сорвал с плеча ружье, выстрелил в воздух. И еще выстрелил, и еще. Волк должен был испугаться этих выстрелов. Он был где-то неподалеку — бесплотная серая тень за стволами, — и он должен был испугаться, осесть на лапы от страха, а потом стремительно кинуться прочь от опасного места. Волки никогда не охотятся вблизи своего логова, Александр знал это. И рассчитывал, что пришлый этот волк, случайно наткнувшийся на стадо и напуганный выстрелами, больше сюда не вернется.

А он вернулся. И свалил еще одну телку, самую лучшую в стаде.

Все минувшее лето Александр любовался этой телкой — была она крупнее других, ширококостная, и уже проглядывали у нее молочные железы под брюхом, к августу стали толщиной в палец, и Александр все представлял себе, какая это редкостная будет корова. Наверно, лучшая на ферме.

Волк свалил ее так же, как и рыжую телочку, — тем же броском на горло. Но в этот раз Александр его увидел. Волк стоял над дергающейся тушей, пасть его была мокрой от крови. И он не отпрянул, когда заметил Александра, лишь подобрался, спружинился весь и оскалил пасть, растягивая черную, неровную, как бы вырезанную зубчиками нижнюю губу.

А у Александра в этот раз не было ружья. Только нож на поясе. Он выдернул этот нож и выставил жалом вперед.

Волк замер. Будто покрытая нежным инеем, серебрилась шерсть на вздыбленном загривке. Чуть вздрагивали прижатые уши. Но волчьи глаза, по цвету напоминавшие темный кипрейный мед, были странно спокойны.

В летние месяцы волки никогда не нападают на человека. Наоборот — спешат поскорей отступить, если случайно столкнутся. Этот не хотел отступать. Он не испугался ружейных выстрелов, пришел к стаду еще раз и, встретившись с человеком, отступать не хотел.

Он словно бы ждал, что будет дальше.

И Александр ждал, выставя перед собой нож. Ему тоже нельзя было отступать, хоть он и боялся волка.

Кто-то первым должен был шагнуть вперед, и Александр, наверно, все-таки шагнул бы, пересиливая страх, хотя его нож был слишком слабым оружием.

Однако Александр не успел сделать этого шага. Волк словно бы понял, что произойдет дальше, и это было ему неинтересно; прозрачные его глаза утратили живость и блеск, еще какое-то мгновение он в упор смотрел на Александра, затем повернулся и беззвучно скользнул за ржавые ольховые кусты. На всем его пути — пока Александр мог видеть серое тающее пятно — не шевельнулись ни веточка, ни лист, ни пучок осоки. Он уходил не спеша, без испуга, с привычной легкостью движений.

И еще несколько дней Александру казалось, что в просвете древесных стволов скользит серая тень, а из сплетения веток, то здесь, то там, смотрят прозрачные, спокойные волчьи глаза.

Пришлось действовать. На опушке леса Александр выбрал подходящее место, сколотил на сосне лабаз, а поблизости, на пригорке, раскидал требуху от освежеванной телки.

Сутки Александр не появлялся у лабаза, только издалека следил, цела ли требуха. Она оставалась нетронутой. И вдруг на следующее утро исчезла без остатка.

Тогда Александр привез на пригорок требуху от другой телки, а вечером отправился на засидку. Вместе с еще одним пастухом, Кишит-Максимом, сели на лошадей, подъехали к сосне. Александр, не слезая на землю, прямо из седла, чтоб не оставить свежих следов, вскарабкался по сосновым ветвям на лабаз. А Кишит-Максим уехал обратно, уведя с собой лошадь Александра.

Оставалось сидеть и ждать волка. Если он взял первую приманку, он придет и сегодня тоже.

Впрочем, он может прийти не сюда, а прямо к стаду, ночующему в двух километрах отсюда и сегодня оставленному без присмотра. Тогда Александр здорово просчитается.

Колхозное стадо сейчас держат в летнем лагере — на огороженной луговине, где построено несколько навесов от дождя и где есть ручей для водопоя. Место там глухое, совершенно безлюдное. С одной стороны — заброшенный поселок, почти утонувший в зарослях малинника и непролазного иван-чая, с другой стороны — обрывистый берег реки и вплотную подступающий лес.