Геннадий Юшков - Живая душа

Церковь давно пустовала, была заколочена, но сейчас Александр увидел, что ее двустворчатые двери распахнуты. Внутри копошились люди в непривычной одежде, наверно, те самые кулаки, которых неизвестно зачем привезли сюда. Действительно, два милиционера стояли перед входом, сдерживая чересчур любопытных местных жителей.

А на церковном крылечке, на каких-то мешках и узлах сидел громадный черноволосый дядька. Рубаха у него была расстегнута до пупа, штаны с красными лампасами запачканы дегтем и порваны. Похоже было, что дядька с кем-то подрался. Наклонив лобастую голову, немигающими глазами смотрел он на толпу.

Александр догадался, что это тоже кулак. Но почему-то он сидел отдельно от остальных. Будто он какой-то особенный. Всех других милиционеры загнали в церковь, а этого не смогли. И, как почудилось Александру, милиционеры даже побаивались его. Отворачивались от его упорного взгляда.

К дядьке подошла женщина в темной одежде, достала из мешка эмалированную кастрюлю.

— Доить собралась! — зашептал восторженно Максим. — Гляди, доить будет этих своих коз!..

— А где козы-то?

— Да за пристройкой! Там вон! Знаешь, их сколько — просто кишат! — впервые приврал тогда Максим для пущего интереса.

Побежали за церковную пристройку. Диковинных зверей — коз — было не больше десятка, но это сейчас не имело значения. Козы и впрямь трясли длинными бородами и вдобавок выставляли острые тонкие рога. На овцу — не похоже, на барана — не похоже, прямо из сказки зверь, да и все!

— Марина!.. — певуче позвала женщина в темном.

Из кустов, затенявших пристройку, выскочила тоненькая смуглая девочка, похожая на цыганку. Косички подпрыгивали у нее на затылке — смоляные косички, раздвоенные на конце, как ласточкины хвостики.

— Марина, помоги мне!..

Александра удивило, что смуглую девчонку кличут Мариной. До сих пор он считал, что это имя существует лишь на его языке — языке коми. Может быть, у русских нет своих имен?

Женщина с девочкой поймали козу. Марина ухватила ее за рога и стала держать, а женщина принялась доить. Скупые струйки зазвенели по дну кастрюли. Вероятно, коза пугалась незнакомого места, пугалась возгласов из толпы — она крутила башкой, вырывалась из девчонкиных рук.

Александр сбросил с плеча торбу и кнут, шагнул к девочке. Ему хотелось помочь ей, но еще больше хотелось дотронуться до козьих рогов. Любопытство прямо-таки жгло его.

А Максим, оставшийся позади, надумал пошутить. Он схватил брошенный пастушеский кнут, размахнулся и щелкнул им изо всей силы. Козы вскинулись на дыбки, шарахнулись кто куда, а пятнистая девчонкина коза, и без того ошалелая, взвилась свечкой. Громыхнула упавшая кастрюля. Женщина вскрикнула. Александр от неожиданности хлопнулся на четвереньки, и тут коза боднула его, угодив острыми рогами как раз пониже спины.

Кругом раздавались крики, ругань, а возле Александра слышался будто звон колокольчиков — это смеялась девчонка. Она так смеялась, что ее черноволосая головка запрокидывалась от смеха и опять подпрыгивали раздвоенные косички.

Александр вскочил на ноги, задыхаясь от обиды и унижения, вырвал кнут у Максима. Он уже занес руку, чтобы отомстить пятнистой козе, оказавшейся таким подлым существом.

Но в эту минуту рядом появился тот самый громадный дядька в расстегнутой рубахе. Он молча выхватил у Александра кнут, ударом о колено переломил толстую рукоятку. Намотал на кулаки витой ременный жгут — а тот был невероятной крепости — и порвал его на части.

Толпа разом стихла.

Дядька зашвырнул обрывки кнута на березу и сказал, глядя в упор на Александра своими прозрачными, немигающими, звериными глазами:

— И больше не подходи. Понял?

Рядом зазвенели колокольчики — это девчонка опять засмеялась, увидев, какое лицо стало у Александра.

Раскулаченным отвели место в семи километрах от деревни, на берегу речки Расъю. По первому году они строили себе жилье, расчищали поля под пахоту. А деревенские мужики волей-неволей должны были помогать — высланные-то прибыли из степных краев, где уклад жизни иной.

Отец Александра, воротясь из поселка, иногда посмеивался:

— Поют песни про храбрых донских казаков. А поглубже в лес зайти — боятся. Только по опушке и ходят.

— Жалко их все-таки, — вздыхала мать.

— Жалеешь, что мало они поездили на чужом горбу?

— Ну, а бабы? А ребятишки?

— Бывает, что баба пострашней мужика, — хмуро сказал отец. — А ребятишки… Пускай ребятишки на другую дорогу сворачивают. С малолетства.

Александру вспомнилась худенькая смуглая девчонка, похожая на цыганочку; он представил себе, что девчонка может заблудиться в лесу, и вдруг сделалось ее жалко.

А года через три в поселке организовался колхоз и даже началось соревнование между местными и приезжими. Единственный человек остался в поселке единоличником — Степан Гнеушев, тот самый дядька, что поломал у Александра кнут.

— Всех от избы гонит, — рассказывал отец, — кричит: «Я, дескать, не кулак, я за Советскую власть воевал, я орден от нее имею!»

— Дак чего ж он против колхоза-то? — изумлялась мать.

— Кричит: «Сам себе хозяином буду!» Здоровый он, как бык, за пятерых может ворочать. Видать, и боится, что обделят его в колхозе. А может — норов показывает, обиделся на всех. Вдруг он действительно никакой не кулак? Жадный просто да темный?

Ребятишки из поселка ходили с деревенскими в одну школу. Ни вражды, ни отчуждения не было. Мальчишки и дружили меж собой, и дрались как положено в этом возрасте, а девчонки вообще держались одной стайкой. И лишь Марина не появлялась в школе — отец запретил. Все равно, дескать, кулацкую дочку в институты не примут, так незачем и время убивать.

Слышал Александр, что Марина потихоньку от отца бегает к подружкам и просит, чтобы с ней позанимались, дали почитать учебник. И опять ему становилось жаль эту девчонку, а ее страшного отца он просто ненавидел. И далеко стороной обходил он крайний дом в поселке, если доводилось бывать в тех местах.

Закончив семилетку и еще год проработав в колхозе. Александр решил поступать на лесрабфак. Уже и документы в город отправил. Но когда приехал держать экзамены и провел неделю в городском общежитии — одолела тоска. Почувствовал себя щенком, проданным в чужие руки. Не помогали ни уговоры товарищей, ни мудрые советы преподавателей, даже впервые увиденное кино не развеселило. Ночами не спал. И тесной, душной, нежилой казалась ему общежитская комната. Забрал документы и уехал обратно в деревню.

— Если в твоей руке карандаш не удержался, хватайся за топорище! — рассерженно сказал отец. — Пойдешь лес налить.

Он полагал, что запугает Александра. А тому смеяться хотелось от радости: опять он дома, вон знакомый косогор за окном, река, березы, синяя гребенка леса… Это же счастье.