Геннадий Юшков - Живая душа

— Ну и что?

— Нельзя так с девушками обращаться.

— Может, ты мне нравишься, — сказал Альберт, усердно отгоняя искры. — Давно уже…

Честное слово, он стеснялся! И, наверное, говорил правду! Лиде сделалось весело, она поправила растрепавшиеся волосы, сказала капризно и кокетливо:

— Нет, все равно ты какой-то несерьезный, Алик!

— Да почему?

— Так…

— У меня характер легкий, — признался он простодушно. — А вообще-то… сказать новость? Меня на бурмастера посылают учиться. Вот какой я несерьезный.

— Да ну? И справишься?

— Справлюсь. Это дело по мне. Я и теперь приду на буровую, посмотрю, — и точно скажу, как долото ведет себя в скважине.

— Ой, и хвастун! Инженеры этого не могут сказать!

— Не могут. Верно. Потому что практика мала… Не все инженеры, как мы с тобой, после школы прямо на буровую идут. Инженеров-то много, а толковых бурмастеров — раз, два, и обчелся. Здесь талант нужен!

— А у тебя он есть?

— Говорят, есть… Вот посмотришь, как я сегодня в этой аварии разберусь. Правда, правда, не смейся!.. Талант — это, конечно, штука неопределенная. Просто у меня глаз наметанный. И руки чуткие. Я все ими чувствую. Палец подниму — и определю, с какой стороны ветер.

— Ну, и с какой же он стороны? — пряча усмешку, спросила Лида.

Альберт послушно поднял руку с растопыренными пальцами. Нет, смешной парень… Над костром дым полощется по ветру, искры чертят красные следы. А будущий буровой мастер пальцем определяет, откуда ветер.

— Он северо-западный! — сказал Альберт.

— На нем написано, Алик, что он северо-западный?

Альберт принялся объяснять, что мох всегда покрывает северную сторону деревьев, а на южной стороне ветки расположены гуще. И муравейники всегда находятся с южной стороны. А если это известно, можно сориентироваться без компаса. Альберт увлеченно объяснял, и Лида вдруг сообразила, что он — городской мальчик… Конечно, городской! Как она раньше не догадалась!

Ну и чудак…

Лида, живя в деревне, совсем не интересовалась, где на деревьях встречается мох. Бегала в лес за грибами, в болота за клюквой и никогда не плутала. Она и здесь, в гиблых местах, не заблудилась бы. У деревенского человека чутье, ему без надобности эти детские приметы… Смешной Альберт. Не твердил бы школьный урок, а лучше объяснил бы, чем таким Лида ему приглянулась. Неужели внешностью? А она ведь и не одевалась как следует, не прилагала настоящих стараний…

— До чего интересно, — сказала Лида. — Я тебе завидую, Алик. Столько всего знаешь!

— Чего там… — отозвался он польщенно. — Хотя, честно говоря, со мной не пропадешь.

— Ты на что намекаешь?

— Я без намеков.

— А все-таки?

— Говорю, что ты, например, со мной не пропала бы…

Мерцающие его глаза смотрели на Лиду не отрываясь. Они были ничего, выразительные. Да и вообще он был ничего, этот парень. Жаль только, что чудак.

— Я надеюсь, Алик. Если опять с трубы свалюсь, ты меня вытащи, пожалуйста.

— Я… я про жизнь говорю. В дальнейшей жизни ты со мной не пропала бы.

Лида потупилась. Тут надобно промолчать. Пускай Альберт мысленно планирует дальнейшую жизнь. Пусть верит, что полотняная дурочка не пропадет за его спиной. Она, дурочка, ездила бы вот в такие геологоразведочные экспедиции. Путешествовала бы с одной буровой на другую — по общежитиям, палаткам, вагончикам. А муж Альберт заботился бы о дурочке. Учил разжигать костры. Ориентироваться на местности. А иногда возил бы в клуб на концерты, подсаживая на тракторные сани…

Жили бы всем на зависть.

Одежда, повешенная перед огнем, уже высохла. Больше не поднимался над нею парок.

— Ах, Алик, — сказала Лида. — Спасибо тебе. Я ведь какой человек? Если со мной по-хорошему, так и я по-хорошему… Дай честное слово, что не будешь подсматривать, пока я одеваюсь.

Урок пошел впрок — на остатке пути Лида ни разу не поскользнулась. Добрались благополучно. Вот показался ободранный низкорослый кедровник, окружающий буровую; над кедровником линяет, застилаясь туманом, электрическое зарево. Грохот дизелей отчетлив, ступенчатое эхо множит его, и чудится, что по всей округе работают в ночи буровые.

Лида и Альберт спрыгнули на утоптанную тропинку. По-сравнению с чугунным хребтом трубы она была мягкой. Бежать по ней — одно удовольствие. Тропинка вильнула в заросли багульника, спустилась к ручью. Вместо мостика лежала поперек ручья колода, разбухшая и замшелая. Вода, перетекая колоду, свивалась жгутами и морщилась. Слабые пятнышки света цепочкой уплывали вниз, а на их месте возникали новые, будто всплывая со дна ручья.

— Скользко тут, — предупредил Альберт. — Помочь тебе?

Он протянул руку.

Лида шмыгнула под эту протянутую руку, уверенно пробежала по замшелой колодине, разбрызгивая воду красненькими сапожками, и взлетела на другой берег…

Авторизованный перевод Э. Шима и Т. Яковлевой.

Закол — перегородка из сплетенных деревянных планок, ставят в реке, когда рыба идет на нерест.