Владимир Максимов - Живая душа

До революции семнадцатого года здесь располагалось реальное училище…

Я шагал дальше по переулку, в конце которого, словно зависший, в прозрачном чистом синем небе сентября, был виден блещущий, оцинкованным листовым железом купол цирка, отдалённо напоминающий мне почему-то купол Исаакиевского собора в Петербурге, только «лежащего» там на низких серых, набухших влагой, осенних тучах.

На небольшой площади перед цирком, с четырёхугольным фонтаном, похожим из-за плавающего в нём разноцветного мусора скорее на длинное корыто (и это мне не нравилось), я всегда, тем не мене, испытывал как будто ностальгию по чему-то навсегда ушедшему, с едва теперь уже угадываемыми контурами…

Мне нравилось, что здесь в любую погоду продавали с лотков разноцветные шары, стремящиеся в небо. Иногда они вырывались из детских рук и поднимались в высь, постепенно растворяясь в синеве… Здесь же детвору катали вокруг фонтана на маленьких, – с умными грустными глазами и подстриженными по-ученически чёлками, – лошадках – пони…

И во всём этом было для меня что-то милое, хотя и отчего-то слегка грустное… Как будто бы я вновь вдруг возвращался ненадолго в детство…

«Надо бы с Димкой в цирк сходить… А то не успеешь оглянуться и – кончилась счастливая пора. А ведь только в детстве и можно искренне посмеяться над нехитрыми шутками клоуна и с замиранием сердца следить за бесстрашными акробатами, работающими в высоте на канате, под самым куполом цирка».

Свернув в сторону, направлялся в редакцию. Там, если не было срочного задания, занимался до обеда обычными рутинными редакционными делами. Сдавал «ответсекретарю» уже готовую статью или «стряпал» по-быстрому, из ничего, «информашку» на первую полосу. Кому-то звонил, договариваясь об интервью, а значит и о встрече: «В любое удобное для вас время…» Или – «подчищал хвосты». Дописывая незаконченные, неспешные материалы: очерки, зарисовки с натуры… В отличие от этих жанров, например, репортаж с места событий всегда был срочен. Именно поэтому я репортажи не любил и старался их избегать. Благо было кому у нас этим заниматься: молодым, задорным, амбициозным корреспондентам, недавним выпускникам журфака.

Зная, в котором часу у Димки заканчиваются уроки, я подходил к этому времени к скверику и поджидал его там, сидя иногда на поваленном старом тополе, обглоданном ветрами, временем, дождями до чистоты и твёрдости кости.

Сын степенно выходил из школы и направлялся домой, делая вид, что не видит меня…

Какое-то время я шагал сзади, на достаточном удалении, «незаметно». И догонял лишь на «Сухэ-Батора», когда его уже не могли видеть шумные одноклассники.

– Ну, как дела? – бодро спрашивал я, беря сына за руку.

– Да, ничего, – не совсем охотно отвечал он, будто и не радуясь тому, что я его нагнал.

Некоторое время мы шли молча.

– Папа, а ты помнишь то большое поле, по которому мы с тобой шли из больницы, перед нашим переездом сюда? – с неподдельной грустью спросил он.

Я вспомнил, что действительно, где-то в середине августа, за несколько дней до нашего отъезда, мы ходили в больницу лечить ему зуб. Помнил я и как, стоя за полупрозрачной, из матового стекла, дверью кабинета врача или делая взад-вперёд несколько шагов по недлинному «аппендиксу» тупикового коридорчика, мучился, слыша плач сынишки и уверенный голос стоматолога, моего давнишнего приятеля, которому я, как профессионалу, доверял: «Сейчас ещё немного пожужжим машинкой, почистим дырочку и пломбочкой её закроем. Потерпи чуток…»

Слыша всё это – пронзительный звук бормашины, хрипловатый голос врача и порою безутешный плач сына, – я думал, что лучше бы доктор выдрал мне несколько зубов, чем ожидать здесь конца процедуры, понимая, что ты не в силах облегчить страдания родного человека.

Всё это я вспомнил отчётливо, в том числе и нашу обратную дорогу из больницы. Но никакого большого поля припомнить не мог. «Наверняка Димка что-то напутал», – подумал я и ещё раз, в деталях, постарался восстановить в памяти ту лесную, с мягкой сочной травой, неширокую дорогу, ведущую от Сангородка, расположенного за городской чертой, у самого подножия гор, и идущую через лесок к нашим домам. «Нет, никакого поля, точно, не было…».

– Там ещё такие красивые бабочки летали. И цветов было много. И от них так хорошо пахло. Совсем не так, как в больнице… И ручеёк бежал, через который я перепрыгивал…

Я вспомнил не очень большую полянку надвое разделённую весело журчащим, прозрачным и, казалось, очень озорным ручейком, через который можно было легко перешагнуть и невдалеке от которого, на взгорке, стеной стояли заросли жёлтого и белого донника, запах от которого был действительно очень хорош.

– Помню, Димыч.

– Мне тогда ещё стрекоза на руку села, и я её долго нёс потом, а она не улетала. У неё были такие большие красивые глаза… И друзей у меня в Байкальске было много, – вздохнул он. – Вовка Панов, Пашка Главинский, Пахомовы – Виталька и Эдька…

– А здесь ты ещё ни с кем не подружился?

– Нет.

– А с кем ты за партой сидишь? С мальчиком или девочкой?

– Один.

Димкина классная руководительница как-то при встрече поведала: «Ваш сын – такой мечтатель! Сидит на уроках тихонечко и в окно на пустой школьный двор глядит. И что он там интересного нашёл – непонятно? Я его, наверное, на другой ряд пересажу. Или – усажу с девочкой.

– Пожалуйста, не делайте этого, – попросил я учительницу. – Пусть он привыкнет к классу, к обстановке. Понимаете, мы совсем недавно переехали в ваш город. И он ещё чувствует себя здесь чужим.

Пока я разогревал суп, сваренный с вечера женой, накрывал на стол, сын, переодевшись в удобную домашнюю одежду, лежал на диване и неотрывно смотрел в потолок, словно о чём-то напряжённо думал.

Я вспомнил, что однажды, в Байкальске, минувшим летом, уже видел у него такое же вот сосредоточенно-отрешённое выражение лица. Только тогда он лежал не на диване, а на короткой лавке, на которой умещался весь.

Со своими друзьями-одногодками по инициативе Гены Морошенко, – который был старше остальных года на три и жил за речкой Харлахтой, в «посёлке Первостроителей», в ветхом бараке, – они, никому ничего не сказав, отправились «на старое стрельбише» собирать карабинные и пистолетные гильзы.

Время приближалось уже к полуночи, но ни Димки, ни остальной ребятни не было…

Волнуясь, я обегал не только дома его приятелей, но и все «точки», где они могли быть: у «Пичугина ручья» – рядом с нашими коттеджами; чуть выше от впадения этого самого ручья в Харлахту, на небольшой лесной полянке, где ими из всякого бросового материала был построен «штаб»; у сараев за домами старого посёлка, где в основном и жили друзья Димки, дети рабочих целлюлозно-бумажного комбината; на заброшенном футбольном поле «посёлка Первостроителей», с полуразвалившимися бараками и множеством покосившихся, кое-как сляпанных убогих сараюшек вокруг них.