Владимир Максимов - Живая душа

Поставив латку на стол, он достал из шкафчика, висящего на стене у стола, тарелки, вилки, рюмки.

– Ну, приступим к трапезе, а заодно и научному обсуждению вашей будущей экспедиции. Разливай, Юрий. А ты, Игорь, хлебца чёрненького подрежь.

Наш научный ликбез с воспоминаниями родного факультета, различных практик, проходивших на необъятных просторах Союза, общих знакомых, уже зашкалил за полночь. И казалось невероятным не то, что можно столько говорить, а то, что можно столько съесть и выпить.

Сил на то, чтобы понежиться в ванной и кое-что постирать, как мы наметили заранее, уже не оставалось, и мы, как в мягчайшую перину, погрузились в разостланные прямо на полу, потому что никакой мебели в этой маленькой комнате вообще не было, пуховые спальники.

Дня через четыре, уяснив в ежедневных – в институте, и ежевечерних – дома, беседах наши основные научные задачи, перепробовав на домашних трапезах все деликатесы Приморья – от трепангов до брюшек кеты; перестирав всё, что нуждалось в стирке, мы, преодолевая возражения Бурина, перебрались на судно, переправившись как-то вечером последним катером через бухту Золотой рог. У длинного причала, в ряду других судов, нашли свой СРТМ (средний рыболовный траулер морозильщик) НПС «Учёный».

Несший вахту матрос мельком взглянул на наши приписные бумажки и, внимательно выслушав, кто мы, откуда и для чего здесь, пропустил с трапа на судно и даже проводил до каюты.

– Для научников помещения в этом ряду, – разлепил он наконец сомкнутые в линию уста. – Рядом, как видите, гальюн. Очень удобно – далеко ходить не надо… На ужин вы уже опоздали. Завтрак – в девять утра, – закончил он свои инструкции и из неширокого коридора по металлической лестнице скатился вниз, в машинное отделение.

– Прямо большой кухтыль какой-то, – изумляясь его шарообразности, улыбнулся Юрка, взглядом провожая матроса.

Прозвище это, благодаря невысокому росту и общей округлости: круглому, блинообразному лицу, закруглённым полным плечам, глобусообразному животу, выпирающему из-под свитера, приклеилось впоследствии к этому матросу из сухопутного города Калуги.

Разместившись в каюте, как в купе поезда, ещё стоящего у перрона (я – на нижней, Юрка – на верхней полке) и растолкав вещи по различным аккуратным рундукам и шкафчикам, мы решили пораньше лечь спать, испытывая хронический недосып от полуночных разговоров с нашим научным руководителем, который утром, тем не менее, всегда бывал свеж, как нарцисс в саду падишаха, имеющего очень заботливого и умелого садовника. Отворив дверь в нашу комнату, Бурин бодрым голосом будил нас:

– Подъём, лежебоки! Завтрак готов! Пора на работу. Кто не работает – тот не ест и не пьёт, кстати, – похохатывал он, выдирая нас из глубокого сна.

В слегка приоткрытый иллюминатор был слышен ласковый забортный плеск воды. Резко и приятно пахло водорослями… И мы уже почти стали засыпать, когда услышали, как на палубе, перевирая мелодию и путая слова, бренча на расстроенной гитаре, дурным голосом, с надрывом заревел Кухтыль. Своим песнопением он явно напоминал орущего на крыше в любовной истоме кота, привлекая таким своеобразным образом внимание девушки-студентки, метеоролога со стоящего борт о борт с нами, выкрашенного в такой же серый цвет, судна.

– Уснуть, похоже, не удастся, – заворочавшись надо мной, проговорил Юрка и уже через минуту блаженно посапывал, погрузившись в сладкий сон.

Я потихоньку встал. Подошёл к иллюминатору. Стараясь не шуметь, полностью открыл его, разглядев в нешироком просвете между бортами судов весёлые синенькие глазёнки звёзд на чёрном бархате небес. Постояв так некоторое время и слегка озябнув от свежести ночи, я мысленно скомандовал себе: «Всё, спать! И никакой лирики…»

Закрыв и завинтив иллюминатор, отчего стоны Кухтыля стали почти не слышны, я нырнул в теплоту постели, под серое казённое одеяло с идеально белым пододеяльником.

Открыв глаза, блаженно потянувшись, а потом переведя взгляд на темное, в тени, стекло иллюминатора, я разглядел за ним отражённые от воды тёплые солнечные блики, играющие на высоком корпусе «Меркурия».

В каюте было тихо и душно.

Я вылез из-под одеяла, открыл иллюминатор, с удовольствием вдыхая свежий морской воздух, ворвавшийся в каюту с лёгким ветерком. Оглянувшись на Юркину полку, я никаких телодвижений там не обнаружил. Он продолжал крепко спать, повернувшись лицом к переборке. Это было видно мне из-за одной из двух незадернутой плотной зеленой шторки.

Я тоже решил ещё немного понежиться в постели, тем более что до завтрака оставался почти час.

«Хорошо! – констатировал я своё состояние, забираясь под одеяло и видя, как ветерок едва колышет задёрнутую мной лёгкую занавеску иллюминатора. – Интересно, а кто готовит завтрак? Вахтенный, что ли?.. А может быть, приходит настоящий кок?..»

На наружном деревянном трапе раздались стремительные лёгкие шаги. Кто-то поднимался с причала на борт. «Прямо-таки поступь феи, а не командора. Кому ж еще иметь такой летящий шаг? Интересно, кто это?..»

– Са-аа-нёк!.. Дрыхнет, змей! – донёсся до моего слуха приятный грудной женский голос. Отчего мне сразу почему-то представилась весьма габаритная певица Людмила Зыкина, с её могучим, под стать фигуре, голосом. – Опять небось всю ночь песни горланил!

Шаги, теперь уже гулко, раздавались по палубе.

– Поднимайся, гадёныш – я пришла! На обед картоху надо чистить. Старпом капитану будет сёдня команду представлять.

– Вон, пусть студенты чистят, – послышался откуда-то недовольный заспанный голос Кухтыля.

Женский голос перешёл на шепот, а через какое-то время раздалось приглушённое довольное хихиканье.

– Кто это там, наверху? – недовольно спросил со своей полки Юрка, свесив голову.

– Похоже, кокша явилась. И нам, с Кухтылём, оказавшимся на самом деле великим покорителем народов – Александром (может у него ещё и фамилия Македонский), похоже, кости перемывают, – ответил я.

– А который час?

– Половина девятого, – взглянул я на висевшие на ремешке у моего изголовья наручные часы.

– Пора подниматься.

Стараясь не мешать друг другу, мы по очереди привели в порядок свои полки. Взяли казённые махровые полотенца и в голубых шерстяных спортивных штанах и белых майках отправились за перегородку умываться.

В кают-компании, распложенной в кормовой части судна, куда мы явились уже при полном параде, из-за двух рядов иллюминаторов, расположенных на противоположных боковых бортах, было очень светло, солнечно. За одним из двух длинных столов, распложенных параллельно бортам, сидели два человека. Уже знакомый нам Кухтыль – он же Александр, и приземистый, широкий в плечах человек лет пятидесяти, в плотно обтягивающей его могучую фигуру тельняшке, которая, казалось, от глубокого вздоха может просто лопнуть на его широкой груди.