Владимир Максимов - Живая душа

Сейчас же у меня было такое ощущение, что я это что-то главное просто потерял.

Я даже, честно говоря, и не предполагал, что Кристина могла занимать такое огромное место в моей жизни, и понял это, лишь когда ее не стало, обнаружив вдруг в своей душе огромную, словно выжженную изнутри пустоту, подобную Аравийской пустыне. Однако не обладающую ее горячим дыханием, а напротив, холодную, как тысячелетний горный ледник. Будто эдакий вселенский сквознячок прошелестел внезапно со своей убийственной силой в душе моей. И самое главное, что этот зияющий провал внутри меня уже никогда и ничем не удастся заделать. Слишком уж большой отрезок жизни связывал нас. А жить сначала, еще раз, ведь не случится. Это так же нереально, как вылечиться от смерти…

Именно в этот момент я и понял, что у меня есть, пожалуй, единственный способ удержать от полного разрушения это распадающееся бытие – нужно как можно скорее сесть за стол, оставшись один на один с белым листом бумаги, то есть фактически с вечностью, и неспешно и честно начать писать. О Кристине, о том, что связывало нас, о нашей молодости и нашем поколении. Писать, может быть, даже без малой надежды на то, что это когда-нибудь, где-нибудь будет опубликовано и хоть кем-то прочитано. В противном случае этот всепоглощающий вакуум внутри действительно ничем не удастся заделать, и он может просто разнести меня вдребезги.

Умерла Кристина в пятницу. В день страданий Христовых. В чем я усмотрел даже некую символичность.

Похороны же должны были состояться в воскресенье. И в этом, как и почти во всем, касающемся ее, была уже некая несуразица.

Похороны – в воскресение!..

Воскресение из мертвых, и вдруг похороны…

Я даже называл Кристину частенько «Несуразка», из-за ее порою, казалось бы, абсолютно нелогичных действий.

Помню, как она влюбила в себя очень красивого, но абсолютно не самостоятельного молодого человека, который был младше ее аж на двенадцать лет и который вскорости стал ее мужем. Что для нас, ее друзей, было полной неожиданностью. Как еще большей неожиданностью стал потом и их внезапный развод, вскоре после того, как у Кристины родилась дочь, такая же красивая, как ее юный супруг.

Этот самый муж, который перед разводом чуть не плача просил меня уговорить Кристину не делать этого, теперь, уже плача (хотя у него была другая жена – его ровесница и маленький сын от нее), как раз и сообщил мне по телефону, что «похороны будут в воскресенье».

«Воскресные похороны… Смертью смерть не поправ». Какие-то разлохмаченные мысли вызвало у меня это сообщение.

– Вы придете?

Он опять перешел со мной на «вы», как это было вначале их совместной с Кристиной жизни. Когда мы все полагали, что она просто слегка флиртует – отдавая дань своему любимому занятию – с этим юношей из очень престижной семьи, залечивая свои душевные раны от не очень своей удачной любви с так и оставшимся почти для всех для нас, что называется «за кадром» то ли физиком, то ли астрофизиком.

Может быть, ее в их союзе и раздражало больше всего именно то, что ее юный супруг так и не сумел вписаться в наш круг – ее сверстников. Ведь он был для всех нас все же человеком уже другого поколения. А поколения редко смешиваются. И когда я, выполняя его просьбу и действительно веря в то, что брак еще можно сохранить, уговаривал Кристину не делать глупостей, она, не очень, впрочем, весело улыбнувшись, ответила мне, что: «Все это уже б/у, порожняк». То есть – бывшее в употреблении. Хотя я так и не понял, к чему или к кому она это б/у, собственно говоря, относила.

– Конечно, приду, Боря, – ответил я бывшему мужу. Наверняка, впрочем, зная, что не сделаю этого, потому что не хочу видеть мертвой Кристину. Более того, я знаю, что она не осудила бы меня за это. Да, пожалуй, и сама в аналогичной ситуации поступила бы точно так же.

Не мог я и не хотел запомнить Кристину изуродованной, калечной… Ведь в памяти моей она по-прежнему осталась со своим всегдашним искренним, искристым, веселым смехом, который до сих пор отголоском далекого эха звучит во мне.

Контуры действительности словно распадались… И надо было привыкать жить в этом новом пространстве с то тут то там образовывающейся вдруг во множестве мест пустотой, ранее заполняемой Кристиной. Хотя частенько потом, например, в уличной толпе я вдруг «узнавал» ее фигуру, ее походку, и мне хотелось окликнуть ее, но… женщина оборачивалась и сразу становилась чужой, мимолетной, как ненужное видение. Или порой по телефону я вдруг явственно слышал ее довольно низкий приятный бесшабашный голос, и бессмыслица смерти на миг вновь отступала перед возникшей чудесной надеждой. Но уже на следующей фразе я узнавал звонившего. «Опять не то…» И тяжесть потери, казалось, еще больше сгибала тогда мои плечи.

В такие минуты утешала только мысль о том, что мы непременно встретимся. Должны встретиться. Я это чувствую и почти знаю. Не ведаю только вот где и когда…

И, стоя как-то вновь на берегу реки, но уже почти под осенним грустным густым небом, я осязаемо вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный, словно изучающий меня взгляд.

Оглянувшись, я понял, что стою совершенно один. И что взгляд этот исходит, похоже, не сзади, а откуда-то сверху.

«Может быть, это Кристина с недосягаемых теперь для нас высот глядит, жалея нас всех», – с надеждой подумал я. И почему-то вспомнил строку из очень давнего своего стихотворения: «Только Вера еще и осталась. Нет Надежды и – даже Любви…» Ведь человеку в его главном выборе действительно остается только одно из двух: верить в то, что или смерть не имеет никакого смысла, если жизнь неуничтожима, или бессмысленна жизнь, если смерть есть некое предназначение или конец всего сущего в мире.

Глядя на темный влажный песок у кромки неспешно текущей воды, уже присев на чисто обглоданное временем, ветром и солнцем бревно, я подумал еще и о том, что факт смерти несомненно является самым мощным творческим импульсом для писателя, потому что такие «сюжеты» неповторимы. Их можно «сыграть» только раз. И все же я хотел бы чтобы таких «импульсов» в моей жизни было как можно меньше. Хотя, от неизбежности ведь все равно не спрячешься. И Кристина встретила свою неизбежность в стиле любимых ею героинь Франсуазы Саган – трагично и просто. Сумев нас всех опять «переиграть», создав очередную победу из самого горького своего поражения.

Осознанный ли это был акт трагедии под названием жизнь или нет, я не знаю. Хотя и глубоко убежден в том, что человек до тех пор не может умереть и не умирает, пока сам не пожелает этого. От усталости, болезней, болей или чего-нибудь другого.

Кристину никто не мог представить старой. И меньше всего, пожалуй, она сама. Поэтому, может быть, она и сказала себе в самый решительный момент такого нелегкого выбора: «Все, хватит! Пора уходить. Сейчас самое время».