Владимир Максимов - Живая душа

Он всегда и мне говорил именно эту фразу, особенно когда ночью в сорокаградусный мороз, да еще и с ветерком, – когда при вдохе не только немели губы, но и зубы стыли и начинали ныть, а кожа рук (если в спешке и спросонья забывал в бытовке – маленьком, размером 2х2 метра домике – одеть суконные верхонки) пристывала к металлу, – нам приходилось менять при помощи ломов и других «подручных» инструментов тяжеленную чугунную автосцепку весом килограмм в сто восемьдесят, наверное.

А автосцепки там ломались часто…

И особенно ночью, когда человеку, работающему на «опрокиде» – этаком приспособлении, которое легко, как спичечный коробок, переворачивало вверх дном вагон с углем, и тот ссыпался на транспортеры, непрерывно подающие его «на гора» ТЭЦ – тоже, как и нам, хотелось поспать.

Иногда менять автосцепки – уже под утро, когда ждешь только одного – конца смены, ибо усталость доводит тебя до невменяемости – нам помогала грузная, неопределенного возраста «башмачница», в такой же, как у нас, мазутной телогрейке и ватных штанах.

В ее задачу входило вовремя поставить на рельс – на определенном расстоянии от уже стоящих «под горкой» пустых вагонов, в уме прикинув «тормозной путь» – металлический башмак, чтобы вагон, катящийся от «опрокида», не сильно врезался, затормозив, в вагоны до этого уже скатившиеся.

Во время ночных таких смен мы радовались только, если состав с черемховским бурым угольком задерживался где-нибудь на предыдущей станции. Тогда мы все вместе, рядком, могли хоть полчаса поспать на полу бытовки, в тепле, щедро даримом нам круглой чугунной «буржуйкой», которую топили старыми прокладками из пакли для колесных букс, смоченных в мазуте этих же самых букс, поскольку от черемховкого угля было слишком много угара даже на полу.

Я хотел сказать Лене и о том, что я ее никогда не забывал и так часто вспоминал весь этот год. И даже много раз видел во сне и ее, и тот чудесный летний день на бонах…

И еще очень много другого хотел я ей сказать, для чего и слов-то нужных еще не придумано, потому что вдруг понял, как я сильно любил и люблю эту, уже в чем-то новую и почти незнакомую мне женщину из какого-то другого, светлого, почти нереального и неведомого мне мира.

Но я так ничего ей и не сказал… Не успел. Потому, что стирая с моей щеки помаду, Лена нечаянно задела ссадину, и я инстинктивно отдернул голову, при этом с шумом втянув в себя воздух, как делал это всегда, еще в детстве, когда хотел пересилить боль и не заплакать.

– Больно? – очень тихо и нежно спросила меня Лена и осторожно приложила свою ладонь к моей щеке, как бы закрывая ссадину и щеку и от мартовского прозрачного ветра, и от всего окружающего нас мира, словно заговаривая боль.

Я хотел жизнерадостно ответить: «Пустяки», но почему-то сказал совсем другое и тоже очень тихо: «Больно, Лена. Да еще как! Только в другом месте. Вот здесь». И я приложил ее руку к своей груди, будто на самом деле надеясь утишить этим ноющую маяту своего сердца.

Наверное, слова мои прозвучали тише неясного шуршания ветра. И Лена вряд ли расслышала их. Более того, я не совсем теперь уверен, что и произнес-то их, а Лена больше ни о чем меня не спрашивала…

Она спрятала свой яркий, как и вся она теперешняя, носовой платок в карман шубки. А то место, где она только что терла им, слегка познабливало. То ли от невидимого ветра, то ли от ее морозного поцелуя, то ли от чего еще. Так же, как познабливало у меня под ложечкой, когда я собирался так многое, кажущееся мне таким важным, сказать Лене.

Я было уже раскрыл для этого рот…

Но в это время пружинистой легкой походкой, именно такой, какой мне хотелось шагать по жизни, к нам подошел рослый, розовощекий веселый парень. Блондин с голубыми глазами, правда, очень светлыми, почти белесыми, выцветшими. «Прямо викинг со сверкающей улыбкой с рекламного плаката зубной пасты», – подумал я.

Этого «викинга» я заметил еще во время матча.

Он играл в защите университетской команды. И один раз, когда я в очередной раз пытался пройти с шайбой к их воротам вдоль борта, так припечатал меня к нему, что мой тренер, тут же заменивший меня, как бы раздумывая о чем-то о своем, правда, не очень веселом, сказал, когда я уселся на скамейку нашей команды: «Если он еще раз так тебя размажет по борту, то тебя, Игорек, легче будет закрасить, чем отшкрябать… Не позволяй ему этого делать, помни: твой козырь – скорость!»

Он был надежный, хотя и немного тяжеловатый защитник, этот крепыш. (Все же раза два я сумел опередить его, выкатив для броска почти к самым воротам.) И, похоже, сейчас, взглянув на меня сверху вниз, он собирался вновь всерьез начать выполнять свои защитные функции.

– Ну что, Порошина, – не поворачиваясь к ней и продолжая разглядывать меня, словно он готовился купить меня на аукционе «Сотби» для канадской НХЛ [1] НХЛ – Национальная хоккейная лига. , – ты поедешь с нами, – он все же соизволил повернуться к ней, – или останешься здесь?

Голос у него был густой, с рокотом.

– Если останешься дома, – он снова повернулся к Лене боком и опять посмотрел на меня, будто прикидывая в уме мой рост и вес («Все-таки переплатить он боялся!» – эта мысль почему-то развеселила меня), – передай привет Александру Леонидовичу.

Лена молчала. И как-то задумчиво глядела мимо нас или сквозь нас, словно внимательно прислушиваясь к словам очередной песни, доносящейся с хоккейного корта, где, как яркие божьи коровки, по льду под музыку елозили в разных направлениях две заливочные машины.

– Езжай, Лена, езжай, – сказал я и почувствовал, что мне уже почти не надо притворяться веселым. Как будто бы опасный азарт игры перешел в комедийный азарт жизни. – А то, того и гляди, твой защитник сменит свое амплуа и бросится в атаку. А Александру Леонидовичу привет и я смогу передать. Сейчас прямо зайду, благо по дороге, и передам. Ба-аа-льшой такой! В красивой упаковке с розовой ленточкой от потенциального жениха. Тем более что отец твой, как я понял, занимает очень почтенное место в жизни твоего друга.

«Викинг» будто бы и не слышал меня.

Во всяком случае он никак не отреагировал на мою блестящую тираду. И было такое ощущение, что он думает о чем-то постороннем… Но когда я кончил говорить, он, словно очнувшись от своих мыслей, весело и белозубо улыбнувшись, спросил меня:

– А здорово я тебя, малыш, у борта во втором периоде достал?! Я думал после этого ты больше на поле не выйдешь. А уж к воротам-то нашим точно не сунешься… но ты настырный оказался, – уже как-то задумчиво закончил он.

– Здорово, здорово, дяденька, – в тон ему ответил я. – Но и я тебя не слабo обошел в третьем периоде, когда всадил вам, как шило в задницу, пятый гол! (Мы выиграли со счетом 5: 4. И мой последний гол оказался решающим. И в этой шайбе, он это знал как настоящий игрок, была и его «заслуга».)