Арундати Рой - Министерство наивысшего счастья

Тило не стала спрашивать.

Через сорок пять минут езды по обходным улочкам Хадиджа припарковала машину, и они быстро пошли по лабиринту кривых переулков в тот район города, все части которого были соединены друг с другом по земле, под землей и в воздухе, по вертикали и горизонтали, посредством улиц, переходов через крыши и подземных ходов. Это был единый организм — как коралловый риф или муравейник.

— Эта часть города все еще наша, — сказала Хадиджа. — Армия сюда не суется.

Через низкий деревянный проход они вошли в голую, устланную зелеными коврами комнату. Их встретил неулыбчивый молодой человек, жестом предложивший им войти. Он торопливо провел их через две комнаты, а когда они вошли в третью, он открыл дверцы, которые можно было принять за дверцы шкафа. Оказалось, что это выход на крутую винтовую лестницу, ведущую в подвал. Тило вслед за Хадиджей спустилась по ступенькам. В комнате, куда они попали, не было мебели. На полу были постелены два матраса и лежали несколько подушек. На стене висел календарь двухгодичной давности. В углу Тило увидела свой рюкзак. Кто-то взял его в плавучем доме и смог передать сюда. По лестнице вслед за ними спустилась молоденькая девушка и расстелила на полу кружевную скатерть. Потом явилась пожилая женщина. Она принесла поднос с чайником, чашками и блюдами с сухариками и сочным пирогом. Поставив все это на дастархан, она обхватила ладонями лицо Тило и поцеловала ее в лоб. Слов было сказано мало, но и мать, и дочь остались в комнате.

Когда Тило покончила с чаем, Хадиджа взбила матрас.

— Спи, ему потребуется еще два или три часа, чтобы добраться сюда.

Тило легла, и Хадиджа укрыла ее пледом. За следующие несколько лет они стали очень близкими подругами. Тило закрыла глаза. Бормотание женских голосов, произносивших непонятные Тило слова, действовало успокаивающе, как бальзам.

Она еще спала, когда пришел Муса. Он сел, скрестив ноги, рядом с Тило и думал о том, как было бы хорошо разбудить ее в каком-нибудь более прекрасном мире. Он знал, что увидит ее теперь очень нескоро. Да и то, если повезет.

Времени было в обрез. Он должен был уйти, пока на улицах много людей. Он нежно разбудил Тило.

— Просыпайся, бабаджаана.

Она открыла глаза и притянула его к себе. Подчиняясь, Муса улегся на матрас рядом с Тило. Они долго молчали — говорить было не о чем, абсолютно не о чем.

— Я только что вернулся со своих похорон. Самолично дал двадцать один ружейный залп над собственной могилой, — сказал Муса.

Потом шепотом, потому что стоило ей заговорить громче, как голос ломался под тяжестью вещей, о которых она говорила, Тило рассказала Мусе обо всем, что произошло. Она не забыла ничего, не упустила ни одной детали, ни одного звука, ни одного чувства, ни одного услышанного или сказанного слова.

Муса поцеловал ее в голову.

— Они сами не понимают, что наделали. Вообще не понимают.

Настало время прощания.

— Бабаджаана, слушай меня внимательно. Вернувшись в Дели, ты ни в коем случае не должна оставаться одна, это очень опасно. Держись друзей… может быть, Наги. Ты возненавидишь меня за эти слова, но тебе надо либо выйти замуж, либо уехать к матери, хотя бы на некоторое время. Тебе нужно прикрытие. По крайней мере до тех пор, пока мы не разберемся с Выдрой. Мы победим в этой войне и тогда будем вместе — ты и я. Я надену твой хиджаб (хотя он очень тебе к лицу), а ты возьмешь в руки оружие, ладно?

— Ладно.

Конечно, все вышло совсем не так.

Уходя, Муса вручил Тило запечатанный конверт.

— Не вскрывай его сейчас. Худа хафиз!

В следующий раз они встретились через два года.

Солнце еще не село, когда Хадиджа и Тило пришли на кладбище Мазар-э-Шохадда. Могила командира Гульреза стояла особняком. Холм был окружен бамбуковой оградой, украшенной серебряной и золотой мишурой. Над холмом был водружен зеленый флаг. Временный памятник любимому борцу за свободу, пожертвовавшему своим сегодня ради завтра своего народа. В отдалении стоял какой-то мужчина и смотрел на могилу. По его щекам струились слезы.

— Это бывший повстанец, — вполголоса сказала Хадиджа. — Он много лет просидел в тюрьме. Несчастный, он оплакивает не того человека.

— Может быть, и нет, — возразила Тило. — Весь мир должен оплакивать Гуль-кака.

Они рассыпали лепестки роз на могиле Гуль-кака и зажгли свечу. Хадиджа нашла могилу Арифы и мисс Джебин Первой, и там они тоже рассыпали лепестки и зажгли свечу. Хадиджа прочитала эпитафии на могиле мисс Джебин и перевела их для Тило:

МИСС ДЖЕБИН

2 января 1992 года — 22 декабря 1995 года

Любимая дочь Арифы и Мусы Есви

Ниже была еще одна, почти закрытая травой надпись:

Хадиджа перевела надпись, но ни она, ни Тило не поняли истинного смысла эпитафии.

Тило сразу, против своей воли, вспомнила последние строчки стихотворения Мандельштама, которое она прочитала Мусе (о чем сейчас очень жалела).

Они вернулись в «Ахдус». Хадиджа не ушла до тех пор, пока не убедилась, что Тило вошла в свой номер. Когда Хадиджа ушла, Тило позвонила Наге и сказала, что вернулась и теперь собирается спать. По непонятной ей самой причине она помолилась (неведомому ей самой богу) и вскрыла конверт, который ей дал Муса.

В конверте она нашла рецепт на ушные капли и фотографию Гуль-кака. Он был в рубашке цвета хаки, в полевой военной форме, асал-бутах Мусы и улыбался в камеру. На нем была добротная амуниция — кожаная портупея, а на поясе кобура. Он был вооружен до зубов. В каждом подсумке лежал стручок зеленого перца, а в кобуру был засунут пучок сочной белой редиски.

На обороте фотографии Муса написал: «Наш дорогой командир Гульрез».

Среди ночи Тило постучала в дверь номера Наги. Он открыл и обнял Тило. Они провели ночь в невинных объятиях друг друга.

Тило проявила беспечность.

Она вернулась из Долины Смерти, неся в чреве новую, крошечную жизнь.

Они с Нагой были женаты уже два месяца, когда Тило обнаружила, что беременна. Их брак, как говорится, еще не вступил в силу. Поэтому Тило прекрасно понимала, кто отец ребенка. Она думала, не стоит ли пройти и через это испытание, а почему бы и нет? Это был бы Гульрез, если бы родился мальчик, или Джебин, если бы родилась девочка. Тило с трудом могла представить себя в роли матери и еще меньше в роли невесты, хотя она и на самом деле была невестой. Она сделала это и осталась жива. Так почему бы и не родить ребенка?

Решение, которое она в конце концов приняла, не имело никакого отношения к чувствам к Наге и не касалось любви к Мусе. Это решение было более грубым и первобытным. Она очень боялась, что маленький человек, которого она произведет на свет, будет брошен в тот же океан, полный странных и страшных рыб, в каком оказалась она сама в отношениях с матерью. Она не верила, что окажется лучшей родительницей, чем Марьям Ипе. Она очень трезво оценивала себя, понимала, что как мать она гораздо хуже, и не желала своим присутствием портить жизнь будущему ребенку. Она не хотела также, чтобы в мир явилась ее копия.