Эмили Фридлунд - История волков

Выходя из аптеки, я заметила, что малыш нацепил мягкий бюстгальтер себе на нижнюю часть лица, как бандитскую маску. Он весело помахал мне.

Едва я опять оказалась на улице, дневная жара обрушилась на меня со всех сторон. Я побрела вверх по склону горы к своей школе, посасывая леденцовую палочку, а когда проходила мимо начальной школы, уже хрустела тропическими «скиттлзами». Я дважды обошла вокруг здания мэрии, потом пошла на третий круг, надеясь, что кто-то остановит меня и спросит, чего это я тут шатаюсь без дела. Я присела на бордюр и заметила в сточной канаве старенькую пластиковую зажигалку. Она словно специально дожидалась там меня. Я подняла ее и подожгла второй леденец на палочке. Леденец горел медленно, сильно дымя, и красные капли расплавленной карамели падали на тротуар.

Но никто не собирался меня арестовать ни за поджог, ни за бродяжничество, я затоптала тлеющую палочку и пошла в хозяйственный. Я понадеялась встретить там отца. Иногда он туда ходил за гвоздями и леской для удочек. Но мистер Линь, хозяин, был в магазине один, он сидел за прилавком в своей неизменной бейсболке, надвинутой на глаза, и дремал.

Потом я зашла в продуктовый. Там никого не было, кроме мистера Коронена. Он читал газету и даже не взглянул на меня. Странно, но дверной колокольчик не зазвонил, ни когда я вошла, ни когда вышла – наверное, от того, что дверь плотно не закрывалась.

Я сунула голову в закусочную, но Санта-Анна, мой прежний босс, была в отпуске. Она уехала на фестиваль комического кино в Торонто и оставила на подмену сестру.

– Она вернется через неделю, – сказала мне сестра, отводя длинные пряди от глаз и наливая кофе пожилой даме, которая сидела за столиком и решала кроссворд.

Оглядев улицу, я заметила, что дверь в церковь «Объединенного духа» открыта, и я туда зашла, полагая, что встречу там маму: она сюда частенько ходила на собрания. По крайней мере, думала я, увижу, как пастор Бенсон кормит кроликов в клетках, стоящих у него в офисе, или как секретарша раскладывает воскресные бюллетени в комнате для собраний в заднем приделе храма. Но церковь, похоже, была пуста. Деревянные скамьи в зале стояли так, что преграждали путь к алтарю. Посасывая свой «Атомный взрыв», я начала было обходить ряды скамеек справа, потом слева, потом забралась внутрь, как в лабиринт, и в конце концов, невесело торжествуя, добралась-таки до алтаря. Во рту у меня все горело, но в то же время язык приятно щекотали остренькие иголочки сахарных осколков.

К этому моменту прошло уже двадцать четыре часа, как мы выехали из Дулута. И как я потом узнала, через час Пол впал в кому, а еще через четыре часа его сердце остановилось.

– Дорогой Бог, – подумала я, подойдя к кресту, хотя я осознавала, что моей вере грош цена в базарный день и она не сильнее простого суеверия. – Дорогой Бог, пожалуйста, помоги маме, папе, Тамеке, Эйбу, Джасперу, Доктору, Тихоне и Полу не слишком скучать и чувствовать себя не слишком одиноко. Не слишком. Это была единственная молитва, которую я знала. Мой рот пылал после «Атомного взрыва» – и корично-перечное пламя росло, как шар, и давило на язык, и такое было ощущение, что внутри у меня растет и ширится выгоревшая пустота, – и тут я подумала о Патре, заставив себя вспомнить ее во всех мелочах. Я вспомнила, как она сидела, чуть не задохнувшись, с куском застрявшего блина во рту. Я подумала о том, как она ехала в больницу рожать Пола, как ее рука выстукивала на моем бедре ритм ее сердцебиения, и почти поверила, что, купив аспирин и не забив тревогу, я сделала ей приятное. Мои глаза слезились от пожара во рту. И на меня вдруг снизошло чувство облегчения. Я ведь сделала именно то, о чем просила Патра, и не более того, поэтому мне казалось, что я совершила подвиг, показала себя героиней, каким бы скромным ни было мое свершение.

Я подошла к ящику пожертвований в алтаре и сунула туда мятые десятки. Напоследок я сняла с головы обруч Патры и оставила его там, понимая, что причиненная им боль так глубоко въелась мне в кожу, что не скоро рассеется.

Потом я вернулась по лабиринту скамеек к выходу и отправилась в обратный путь.

Вот что я помню о лесе времен моего детства. Каждое дерево, даже сосны, которые много лет назад высаживались лесничеством ровными рядами, не было похоже на другие: у одной на жаре смола проступала сквозь кору волдырями, у другой от сломанной ветки на стволе осталась рана с лицом гнома. Лес был как ясли для тех, кто не умел еще думать, а только умел видеть и ходить. Мне нравилось рассматривать всякие мелкие детали, веточки и иголки, задавленного на дороге зверька с вывороченными наружу кишками, похожими на выпавшие из багажника на асфальт тюки и сумки. Я кое-что знала про лесную жизнь, но всегда оставались вещи, которые, я точно знала, мне никогда не приходилось видеть. Например, как ворона дерется со свирепой черепахой за объедки в бумажном пакете, выброшенном на обочину шоссе. Или как муравей-дровосек появляется буквально из ниоткуда на моем запястье и волочет вверх по руке зеленую гусеницу – свой трофей.

Или вот такой случай. Уже на полпути до коттеджа Гарднеров меня обогнала машина, затем вдруг остановилась и стала сдавать назад. Солнце уже начало заваливаться к горизонту. За рулем сидела женщина в белом козырьке от солнца и озиралась по сторонам. Сидящий рядом с ней на пассажирском месте мужчина опустил стекло и заговорил со мной. С заднего сиденья таращили глаза двое ребятишек – мальчик и девочка.

– Привет, – сказал мужчина. – Все в порядке?

Номерной знак на их машине сообщал: Иллинойс. Родина Линкольна.

Я продолжала идти, не останавливаясь.

Иллинойская машина, универсал с привязанным к крыше каноэ, медленно ехала за мной. Как бродячая собака, от которой трудно отделаться.

У мужчины были густые брови.

– Мы не хотим тебя напугать, – продолжал он, – и ты, конечно, вправе нас опасаться. Но я думаю…

Машина наехала на палую ветку, которая издала протяжный жалобный треск.

– Послушай, – не унимался мужчина, – не могу не спросить: может быть, тебя подвезти? Ты скажи: куда тебя подвезти. Если верить карте, этот лес тянется еще миль пятьдесят. Тут только озера и леса! – Он показал мне карту. Тоже мне новость! А то я сама не знала!

Он внимательно смотрел на меня.

– Хорошо, – наконец согласилась я. День клонился к вечеру. Я сжала в руке пузырек с аспирином. Я уже окончательно успокоилась: ведь я выполнила свой долг. – Тут недалеко.

На заднем сиденье детишки в шортах и в футболках помогли мне пристегнуться ремнем безопасности.

Мне пришлось показывать им дорогу. Я сказала: «Тут притормозите» – на повороте к Стилл-Лейк, а потом показала, как выехать по тенистой тропе на узкую грунтовку, ведущую к коттеджу Гарднеров. Женщина в козырьке лихо вела машину, ее не смутила каменистая грунтовка. За окнами медленно проплывал лес, и голубовато-зеленые ветки шуршали по стеклам. Я подумала: надолго ли хватит у женщины терпения ехать по моей указке? Надо сказать, она очень доверчиво отнеслась к моим инструкциям. У меня сложилось впечатление, что я могла бы указать на любую тропинку, любую колею в лесных зарослях, и она бы безропотно поехала, куда бы я ни сказала. Мне и самой уже начала нравиться такая мысль, но я вдруг подумала, что это все равно как предательство, хотя я не понимала точно, кого именно предаю, поэтому попросила терпеливую женщину продолжать ехать вперед. Но я старалась заранее предупредить ее об ухабах на дороге, о возможных препятствиях.