Роушин Мини - Лучшая неделя Мэй

Глаза Шона наполнились слезами.

– Спасибо.

– Я сделаю кофе? Тебе нужно что-то выпить.

Но он уже отвернулся от нее.

– Спасибо, Мэй. Я должен вернуться обратно на случай, если…

Он пошел прочь, возвращаясь на свой пост, держа в руке серебристый сверток. И Мэй сомневалась, что он вообще развернет этот сверток.

На случай, если Бернард проснется.

Сердце Мэй болело за него. Она ничего не могла сделать, никто сейчас не мог ничего сделать, до тех пор, пока Бернард не откроет глаза.

Если это вообще произойдет. Она развернулась и медленно пошла к лифту, нажала кнопку со стрелкой, указывающей вниз. Какая трагедия. Вроде бы первые двадцать четыре часа являются критическим сроком. Мэй где-то слышала об этом. А прошло уже…

– Мэй?

Она повернулась, там стоял Джерри. Его волосы стали длиннее, сейчас они доставали до плеч. Тот же рыжевато-коричневый цвет.

Он прибавил в весе, лицо стало полнее.

Она почувствовала, как покраснела.

– Джерри. – А затем она не смогла придумать ничего, кроме: – Как ты поживаешь?

На безымянном пальце его левой руки сверкало тонкое золотое кольцо. Джерри сообщил Мэй о Терри накануне того дня, когда они планировали купить себе обручальные кольца. Эта мысль ее огорошила.

– Я в порядке, а ты?

Такое ощущение, что они были просто знакомыми. Как будто единственное, что их связывало, – это обмен дежурными вежливыми фразами, а не…

Он откашлялся. На самом деле его волосы были слишком длинными, и прическа выглядела старомодной. И эти брюки – Мэй никогда не видела его в чем-то, кроме джинсов, не считая того ужасного коричневого костюма, который он надел для первой встречи с ее родителями. Она вспомнила, как смеялась над этим костюмом, а Джерри притворялся, что обижается.

– Вот… я пришел сюда навестить маму. Ей сделали операцию, удалили матку.

– О! Она в порядке?

Мэй всегда нравилась Долорес Сканлон. Она наверняка обрадовалась известию о ребенке.

– Да, все хорошо. – Он провел рукой по волосам. Забавно, раньше этот жест казался Мэй очень сексуальным. – А как ты? У твоих родителей все хорошо?

Мэй посмотрела на него с укоризной.

– Моя мама умерла полтора года назад. У нее был рак.

– О господи, прости. Я ничего об этом не слышал.

Ну, конечно же, он слышал, слышал от своих родителей, которые присутствовали на похоронах. Или от жены, которая не соизволила приехать на похороны своей тети. Он просто забыл, вот и все. А забыл он потому, что Мэй О’Каллахан стала для него никем, лишь эпизодом из прошлой жизни. И он не придал никакого значения смерти ее матери.

Открылась дверь лифта, и Джерри хотел пропустить Мэй вперед, но она развернулась:

– Вообще-то я лучше пойду по лестнице. Прощай, Джерри.

« Прощай, Джерри ». Она не обернулась. Подходя к лестнице, она услышала, как закрылись двери лифта.

Ей, наверное, стоило упомянуть о ребенке. Да, об этом следовало сказать.

Она стояла внизу лестницы.

– Джуд? Ты здесь?

Ответа не последовало. Джуд вполне могла еще спать, в пять часов вечера. И даже если она не спала, она отвечала своей матери только тогда, когда у нее было на это настроение.

Марджори опустила свои тяжелые сумки на пол и расслабила крепко сжатые пальцы. Такое ощущение, что с каждой неделей продукты становятся все тяжелее. Она сняла с себя летний пиджак и повесила его на вешалку, затем снова подняла сумки с покупками и потащила их на кухню. Слава богу, что каждую третью субботу месяца у нее короткий день – в выходные у них столько работы, что уже к четырем часам Марджори чувствовала себя совершенно без сил.

Когда она расставляла помятые консервные банки – непросроченные, но уцененные вдвое, – ее дочь вошла на кухню. Не говоря матери ни слова, она взяла с одной из полок коробку с хлопьями «Фростис». На Джуд была грязная и мятая розовая пижама, а на ногах – толстые серые носки. Ее волосы были взъерошены, а одна щека – в пятнах.

Марджори достала из холодильника пакет молока и передала дочери.

– Не ешь много, через час будем ужинать.

Джуд сняла с сушилки тарелку и насыпала в нее хлопья. Из пакета она неаккуратно налила молоко. Уголком глаза Марджори наблюдала за тем, как хлопья просыпались на край стола, она знала, что дочь не обратит на это никакого внимания. Марджори закончила убирать продукты и посмотрела на Джуд.

– Дорогая, я застелю твою постель, хорошо?

Джуд пожала плечами, даже не удостоив мать взглядом. Марджори поплелась к лестнице и толкнула дверь в спальню дочери. Почувствовав сильный запах алкоголя, Марджори поморщилась.

Ей очень не нравилось, что Джуд столько пьет, что почти каждый раз, выходя из дома, она возвращается домой пьяная в хлам, но что Марджори могла сделать? Джуд исполнилось восемнадцать, она была уже совершеннолетней, хотя и несовершеннолетних сейчас уже тоже ничего не останавливает. Они без труда могут раздобыть все, и не только выпивку. Марджори старалась не думать о том, что еще может принимать Джуд, выходя на улицу вместе с Кэтлин Фаррел.

Марджори тяжело опустилась на кровать. Она понимала, что с ее стороны было глупо так нянчиться с Джуд. Готовить ужин, убирать в ее комнате, не делать никаких замечаний относительно ее поведения, никогда не просить у нее помощи по дому. Марджори знала, что все это было неправильно.

Так бояться своего собственного ребенка, что всю жизнь ходить вокруг него на цыпочках и не сметь открыть рот, опасаясь того, что он может сказать или сделать в ответ. Это было глупо.

Потому что где-то когда-то, когда Джуд была еще ребенком, что-то пошло не так. В ней было что-то ненормальное, что-то очень жестокое – эта жестокость потрясала Марджори каждый раз.

С ранних лет с Джуд были проблемы. В начальной школе она издевалась над детьми, были постоянные неприятности из-за того, что она их терроризировала. Она была крупной девочкой, выше и крепче большинства своих одноклассников. Ее комплекция идеально подходила для того, чтобы хулиганить, и Джуд этим успешно пользовалась.

Редкие недели проходили без того, чтобы Марджори не вызывали в школу поговорить о поведении Джуд, а однажды к ним в дом даже пришла моложавого вида пара с требованием, чтобы Марджори запретила Джуд приближаться к их дочери, которая начала каждую ночь писаться в кровать.

А что могла сделать Марджори? Что хоть кто-нибудь мог сделать с Джуд, которая рычала, если ты только открывал рот, чтобы сделать ей замечание, которая одним взглядом посылала тебя на три буквы? Которая в тринадцать лет была крупнее тебя и намного сильнее. Разговаривать с ней было бесполезно: она смотрела на тебя с ненавистью и разворачивалась на каблуках, как только твоя речь заканчивалась.