Дарья Бобылёва - Сборник произведений

— А мухобойка зачем? — наивно вопросила Глашка.

— Мушек бить-с, — пояснил Клавариадельфус. — Очень мушек идрическая сила привлекает. Неизученный факт!

В доме погибающего купца пятой гильдии Кузюма встретили с радостью, лобызаниями и пирогом, который ввиду отсутствия в семье аппетита пылился на столе со вчерашнего обеда. Обреченно ожидая наступления ночи, Гнездилова супруга и кухарка томились на кухне, переводили свечи и тряслись от мышиного шуршания под полом. Отпрыск удалился спать в дровяной сарай. С появлением Кузюма слабая половина домочадцев воспряла и подняла гвалт. Изрядный борец велел притушить свечи, а дверь в кухне запереть и находиться там по возможности молча, после чего отправился исследовать дом.

Конфуз случился немедленно. Кузюм как раз посыпал грибной пыльцой приглянувшуюся половицу, когда из пахнущей чесноком и без вести пропавшей кошкой темноты на него с рычанием прыгнуло нечто неопознанное. Будучи изловлено в полете и скручено в бублик, неопознанное заматерилось. Кузюм ощупал загадочное явление, нашел, что оно бородато, подсветил спичкой и убедился, что перед ним не идрическая сила, а весьма материальный купец пятой гильдии, хотя и пьяный безбожно. Гнездило возводил поклеп на Кузюмовых родственников и лягался, а потом внезапно запел. Страдающего купца пришлось связать и вверить попечениям нежной супруги.

Ночь знаменитый борец с идрической силой провел в опустевшей спальне купца. Что там происходило, доподлинно не известно, однако ровно четыре раза тревожно дремавшие на кухне бабы вскакивали от грохота и ужасающих воплей. Причем один раз крик был отчетлив и содержал слова «Почто ложкой-то?!», и от голоса, их произнесшего, кровь стыла в жилах, а у кухарки случился приступ медвежьей болезни, отчего несчастная до утра просидела в отхожем месте. Гнездило храпел богатырски и только на рассвете подал признаки жизни, а именно напугал дуру Глашку до трясучки, громко хлебая впотьмах рассол из кадки.

После еще одного вопля — на этот раз соседского полуощипанного петуха, до сих пор не употребленного в суп по причине завидной прыти, состоялось явление Кузюма домочадцам. Борец с идрической силой вид имел утомленный и мрачный, а под мышкой держал топорик. Гнездило, успевший поучить супругу относительно тайного расходования семейного бюджета на борцов, хотел было высказаться, но смолчал, впечатленный топориком и Кузюмовой личностью.

Переждав первую волну бабьего гомона, Кузюм сел за стол, угостился наливочкой, перекусил и приступил к объяснениям.

— Душа человеческая обыкновенная, по-научному — вульгарис, — прояснил он личность зловредного старичка. — При жизни звался Прокопий Опухлой, имел домик, лошаденку и капитал на старость в кубышке. Припоминаете? — грозно спросил Кузюм у купца пятой гильдии.

Гнездило оторвался от кадки с рассолом и ответил отрицательно.

— Душа человеческая обычно буянит, ежели притеснения терпела. Скажем, был старичок разорен или в темном переулке из-за угла тюкнут. Припоминаете?

Гнездило аж рот приоткрыл от напряженной работы мысли, но ни единого разоренного или тюкнутого Прокопия вновь не припомнил.

— И астрономические приборы вы никогда у старичков не отбирали? — метнул последний козырь изрядный борец.

— Чего? — вскинулся Гнездило.

— Астролябии, спрашиваю, никого не лишали противозаконно?

— Свят-свят-свят, — содрогнулся купец пятой гильдии. — Вот может чего когда и было где-то, но к ереси еще, бывало, младенцем отвращение питал…

— Угу, — лаконически сказал Кузюм и удалился.

Именитый борец отсутствовал долго. За это время супруга купца успела утвердиться в мысли, что Кузюм никакой не Кузюм, а змея подколодная и тать в нощи, и всплакнуть над отданным кошелем. Глашка вновь была бита, на этот раз — за отсутствие бдительности. Гнездило гонял Глашку, кухарку, супругу, а на закате спустил с лестницы кроткого коробейника, распространявшего носки и деликатные дамские принадлежности. Коробейник приземлился у ног вернувшегося Кузюма, который, не почтив вниманием ни пострадавшего, ни удивленного купца, проследовал в дом. За широкой Кузюмовой спиной болтался предмет, видом напоминавший то ли поднос, то ли басурманский часоизмерительный механизм.

Поглядеть на астролябию пришел даже немой купеческий отпрыск, удалившийся в дровяной сарай на постоянное жительство. Кузюм смущал семейство, указывая некие точки на небесной сфере и вертя укрепленную на механизме стрелку, но купец с домочадцами наблюдали за колдовством с благонравным непониманием.

— Вот значит что, — изрек наконец Гнездило, потыкав бесовскую штуку кривым пальцем.

— Угу, — подтвердил Кузюм. — Спать обратно же в кухне извольте.

Однако в эту ночь купцово семейство, будто чуя некими неизвестными органами близость чего-то знаменательного, уснуть не могло. Первым не стерпел многострадальный Гнездило. Поворочавшись на лавке и измяв в томлении подушку, он встал и на цыпочках отправился к бывшей своей спальне, где ныне властвовали прославленный Кузюм и идрическая сила. Затем туда же прибыла снедаемая женским любопытством супруга, прихватившая с собой кухарку. Дура Глашка, устав трястись на кухне в одиночестве, втиснулась в ряды шумно пыхтящих наблюдателей ближе к полуночи. Последним явился завернутый в одеяло обитатель дровяного сарая, но ему уже совсем ничего не было видно.

Кузюм сидел посреди комнаты на табурете, держа перед собой астролябию и изредка призывая семейство пыхтеть потише. Шуршал скромный дождик, ничем не напоминавший ту бурю, что предшествовала первому проявлению идрической силы. Подождав немного, Кузюм развязал мешок и приступил к ватрушкам. Семейство стремительно разочаровывалось. Гнездило, метя в супругу или в кухарку, случайно ущипнул Глашку, чем произвел в рядах наблюдателей визг и недоумение. Отпрыск мерно подпрыгивал, пытаясь разглядеть происходящее в отцовой спальне.

Потусторонний Прокопий торопливо соткался в своем обычном углу в тот самый момент, когда Кузюм уже подумывал стукнуть кого-нибудь из работодателей астрономическим прибором. Семейство, охнув, подалось назад и придавило тихого отпрыска. Кузюм пристально глядел на призрака, выдерживая характер.

— Заче-е-ем… — привычно заныло привидение и смолкло, очевидно, смущенное обилием зрителей.

— Ну, — подбодрил Кузюм.

Прокопий обиженно сверкнул на своего мучителя очами и, переминаясь с ноги на ногу, продолжил:

— Заче-е-ем тебе…

Тут Кузюм вскочил с табурета, бесшумно надвинулся на идрического старичка всем своим изрядным телосложением и прежде, чем Прокопий успел договорить, вложил в его полуистлевшие персты астролябию. Семейство вторично охнуло. Лишившийся, очевидно, дара речи покойник вертел в руках заморский прибор.