Гийом Мюссо - Девушка и ночь

– Потому что тогда это ранило бы тебя в самое сердце. Я боялась, как бы ты чего не сделал с собой, с ней или со своим отцом. Мне не хотелось рисковать.

Она припала к дверце машины. Я нагнулся за ее сумочкой, опасаясь прикасаться к замочку в виде змеи – вдруг укусит. Сумочка раскрылась, и лежавшие в ней вещицы: записная книжка, связка ключей, тюбик помады – рассыпались по земле. Укладывая все это обратно в сумочку, я заметил сложенный вдвое листок бумаги. Ксерокопию той самой статьи из «Нис-Матен», которую переслал мне Максим. Она была вдоль и поперек исписана одними и теми же буквами, которые складывались в одно слово: « Месть!»

– А это еще что такое, Фанни? – изумился я, поднимаясь.

Она выхватила бумажку у меня из рук.

– Какая-то анонимка. Я нашла ее у себя в почтовом ящике.

Воздух вокруг внезапно сгустился, словно напитавшись плохой энергией. И тут я понял: нам с Максимом угрожала куда более коварная опасность, чем мне казалось.

– Догадываешься, почему это к тебе попало?

Фанни держалась из последних сил: она вся как-то обмякла и едва стояла на ногах. Я не мог взять в толк, почему анонимка попала именно к ней. Ведь Фанни не имела никакого отношения к смерти Алексиса Клемана. Почему неизвестный, который угрожал нам с Максимом, и ее выбрал своей жертвой?

Стараясь быть помягче, я положил руку ей на плечо.

– Фанни, скажи, пожалуйста, ты знаешь, почему к тебе попало это письмо с угрозами?

Она вскинула голову, и я увидел ее лицо – осунувшееся, встревоженное, мертвенно-бледное. Глаза ее пылали огнем.

– Черт возьми, ну конечно, знаю! – выпалила она в ответ.

Теперь уже у меня подкосились ноги.

– Ну и… почему?

– Потому что в стене спортивного зала замурован труп.

Я долго не мог выговорить ни слова.

Я плохо владел собой и стоял, точно каменный.

– И давно ты в курсе?

Фанни была словно в нокауте: она как будто отказалась бороться дальше и готова была осесть. В изнеможении она прошептала:

– С самого первого дня.

И вслед за тем рухнула наземь. В буквальном смысле. Она сползла по дверце машины и в слезах повалилась на асфальт. Я кинулся к ней, чтобы помочь подняться на ноги.

– Фанни, ты же никаким боком не связана со смертью Клемана. Это наших рук дело – моих и Максима.

Она подняла глаза и какое-то время смотрела на меня в полной растерянности. А потом, снова ударившись в слезы, села прямо на землю и закрыла лицо руками. В свою очередь я присел рядом с ней на корточки и, ожидая, когда она проревется, разглядывал две наши огромные тени, которые солнце отбрасывало на асфальт. Наконец она утерла глаза тыльной стороной ладони.

– Как это было? – спросила она. – Как он умер?

Деваться было некуда – и я в подробностях рассказал ей, как было дело, посвятив в нашу жуткую тайну. Мне пришлось заново пережить ту трагическую историю, которая навсегда превратила меня в душегуба.

Когда я закончил свой рассказ, она, похоже, угомонилась. Моя исповедь успокоила нас обоих.

– А ты, Фанни, как узнала?

Она поднялась, глубоко вздохнула, закурила новую сигарету и несколько раз затянулась, словно курение помогало ей собрать в кучу давнишние воспоминания.

– В ту памятную субботу 19 декабря, когда разразился буран, я занималась допоздна. Как раз в то время я готовилась к вступительным экзаменам в медицинскую школу и привыкла спать ночью часа четыре. Кажется, я чуть не свихнулась, особенно когда вдруг обнаружила, что у меня нет ни гроша и мне не на что купить еды. А в ту ночь у меня живот подвело так, что я даже не могла уснуть. Недели за три до этого мадам Фабьянски, жена охранника, сжалилась и отдала мне дубликат ключей от кухни и столовой.

В кармане у Фанни зазвонило вызывное устройство, но она сделал вид, что не расслышала звонка.

– Я вышла из комнаты среди ночи. Часа в три. И пошла через весь кампус в столовую. В это время все уже было закрыто, но я знала код замка пожарной двери, которая вела в столовую. Было так холодно, что пришлось поторапливаться. Я прямо там слопала коробку печенья, а с собой прихватила полбатона бескоркового хлеба и плитку шоколада.

Она говорила монотонно, точно под гипнозом, как будто ее устами изъяснялся кто-то другой.

– И только на обратном пути в жилой корпус я обратила внимание на красотищу вокруг. Снег уже перестал. Ветер разогнал тучи – на небе выступили звезды и полная луна. Все было как в сказке, и проходя я не могла отвести глаз от озера. До сих пор помню, как скрипел снег у меня под ногами и как луна отбрасывала синие блики на водную гладь.

Слушая ее, я тоже вспомнил скованный стужей Лазурный Берег. Между тем Фанни продолжала:

– Очарование оборвалось, как только я заметила странный свет в той стороне, где строили новый спорткомплекс. Чем ближе я подходила, тем отчетливее понимала, что это не просто огонек. Свет горел на всей стройке. Там даже слышался рокот двигателя. Гудела какая-то машина. Внутренний голос говорил – не ходи туда, но любопытство оказалось сильнее, и…

– Что же ты там увидела?

– Бетономешалку, которая почему-то работала ночью. Я опешила. Кому еще взбрело в голову укладывать бетон в три часа ночи, да еще в собачий холод?! Я почувствовала, что рядом кто-то есть, и вздрогнула. А когда оглянулась, увидела Ахмеда Газуани, рабочего из конторы Франсиса Бьянкардини. Он глядел на меня испуганными глазами, так же как я на него. Я закричала и пустилась наутек – скорее бы закрыться у себя в комнате, тем более что мне было совершенно ясно: этой ночью я стала свидетельницей чего-то такого, чего не должна была видеть.

– Как ты догадалась, что Ахмед собирался замуровать труп Алексиса Клемана?

– А я ни о чем не догадывалась – Ахмед сам мне признался… почти через двадцать пять лет…

– С какой еще стати?

Фанни развернулась и показала на здание у себя за спиной.

– В прошлом году его привезли в больницу с раком желудка и положили на втором этаже. Он не был непосредственно моим пациентом, но иногда я встречала его вечером, когда уходила с работы. В 1979 году мой отец работал с ним на строительстве торгового порта в Ницце, и связи у них сохранились. Ахмед знал, что его болезнь зашла слишком далеко. Так вот, перед смертью ему захотелось облегчить душу, и он мне все рассказал. В точности, как ты.

Я испугался не на шутку.

– Если он признался тебе, значит, мог рассказать и кому другому. Помнишь, кто его навещал?

– Никто, точно. Его совсем никто не навещал – он даже жаловался. У него было только одно желание: вернуться к себе в Бизерту.

И тут я вспомнил, как Максим мне сказал: Ахмед умер у себя на родине.

– Что он, должно быть, и сделал, – предположил я. – Он вышел из больницы и подался в Тунис…