Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

Но выбор, несомненно, был не случаен: я подозревал, что Дюнкер комплексует по поводу своего крестьянского происхождения и недостатка воспитания. Секретарь-англичанин, которого он повсюду за собой таскал, компенсировал этот дефект имиджа своей элегантностью и изысканной вежливостью. Но вершиной его достоинств был отточенный слог и настоящий британский акцент. Словом, он, как ее величество королева Британии, облагораживал одним своим присутствием, а мелкие недостатки только дополняли картину и прибавляли ей очарования.

В то утро я намеренно явился с пятиминутным опозданием, чтобы дать понять Дюнкеру, что не так уж ему и предан. Меня встретил Эндрю.

— Я должен вам сообщить, — сказал он со своим густым, хоть ножом режь, акцентом, — что господин Дюнкер еще не готов вас принять.

Нормально… Он ответил на мое опоздание еще большим опозданием. Во Франции время — инструмент власти.

Эндрю пригласил меня сесть на диванчик, обитый красной кожей, который резко выделялся на фоне белоснежной стены. Огромная комната напоминала зал ожидания, где томились посетители. У другой стены стоял стол англичанина, тоже обитый красной кожей, в цвет дивана. На столе царил идеальный порядок, каждый листочек на своем месте.

— Хотите кофе?

Я удивился, настолько вопрос не соответствовал облику англичанина, словно только что вышедшего из Букингемского дворца. Такой скорее должен бы предложить чай в китайском фарфоровом сервизе.

— Нет, спасибо… Хотя, пожалуй, да, я бы выпил кофе…

Эндрю молча кивнул и направился в угол комнаты, где стоял новехонький кофейный автомат из нержавеющей стали. Автомат зафыркал, и из него струйкой полился кофе. Одна капля имела неосторожность запачкать сверкающий металл. Эндрю тут же схватил салфетку и с проворностью ящерицы, языком хватающей комара на лету, убрал предательскую каплю. Металл снова обрел свой первозданный вид.

Он бережно поставил передо мной на низкий столик красную чашку, скорее претенциозную, чем красивую.

— Прошу вас, — сказал он и отошел.

— Спасибо.

Эндрю вернулся к своему столу и углубился в чтение какого-то документа. Он сидел очень прямо, высоко держа голову, так что только глаза смотрели вниз, на листок бумаги, отчего ему приходилось прикрывать веки. Время от времени он делал какие-то заметки на полях документа ручкой с черным стержнем, потом положил листок точно на место, перпендикулярно краю стола.

Прошло несколько долгих минут. Тут дверь, отделявшая нас от кабинета Дюнкера, резко распахнулась, словно ее плечом пытался вышибить какой-нибудь начетчик, и президент ввалился в комнату, по инерции проскочив до середины.

— Кто писал этот отчет? — рявкнул он.

— Алиса, господин президент, — ответил Эндрю, не моргнув глазом.

Вторжение шефа не вызвало никакого выражения на его бесстрастном лице.

Прямо Джеймс Бонд, у которого ни одна волосинка не выбьется из прически, хоть все вокруг взлети на воздух.

— Но это, в конце концов, недопустимо! Она наделала кучу ошибок, которые все вместе перевесят ее задницу! Скажите ей, чтобы она перечитывала отчеты, прежде чем посылать мне!

Он швырнул документ секретарю, и листки рассыпались по столу. Эндрю быстро их сложил, и стол снова обрел безупречный вид.

Я сглотнул.

Дюнкер повернулся ко мне и неожиданно спокойно, с улыбкой, протянул руку:

— Добрый день, Алан.

И я вошел за ним в святая святых. Посреди просторной комнаты высился огромный треугольный письменный стол, одним из углов направленный на посетителя. Он уселся за стол и указал мне на кресло напротив, весьма изысканного дизайна, но до того неудобное…

Окно было открыто, однако звуки с улицы доносились приглушенно, словно им не дозволялось долетать до последнего этажа офисного здания. Над крышами виднелся кончик обелиска на площади Согласия и в отдалении — вершина Триумфальной арки. До окна долетал легкий ветерок. Воздушная струя была прохладной, но начисто лишенной запахов. Какой-то мертвый ветер.

— Прекрасный вид, правда? — сказал он, заметив, что я смотрю в окно.

— Да, красиво. Но жаль, что на улице Оперы нет деревьев, — отозвался я, чтобы растопить лед. — Сюда доносился бы запах зелени…

— Это единственная улица в Париже, где нет деревьев. И знаете почему?

— Нет.

— Когда Осман ее проектировал по заказу Наполеона Третьего, он поддался уговорам архитектора, строившего здание Оперы. Тому хотелось, чтобы ничто не нарушало перспективу и не загораживало его творение, начиная с дворца Тюильри. Пространство должно быть открытым.

В кабинет влетела муха и завертелась вокруг нас.

— Вы хотели меня видеть, — сказал Дюнкер.

— Да, спасибо, что не отказались меня принять.

— Я вас слушаю. Чем могу служить?

— Я хотел бы поделиться с вами некоторыми соображениями, которые могли бы существенно улучшить работу офиса.

Он едва заметно приподнял брови:

— Улучшить?

Я разработал стратегию убеждения шефа, и состояла она в том, чтобы проникнуть и встроиться в его мир с помощью понятий «эффективность» и «рентабельность». Эти слова без конца слетали у него с языка. Ими были продиктованы все его решения. Я должен попытаться доказать ему, что мои соображения соответствуют его интересам.

— Да, существенно улучшить, на благо всех нас и во имя увеличения рентабельности офиса.

— Двое редко желают одного и того же, — заметил он, напустив на себя заинтересованно-насмешливый вид.

Сильно сказано.

— Ну, разве что скромный служащий захочет работать лучше…

Муха приземлилась на его стол, и он смахнул ее рукой.

— Если вы не ощущаете себя хорошо среди нас, Алан…

— Я этого не говорил.

— Не раздражайтесь.

— Я не раздражаюсь, — ответил я, стараясь казаться как можно спокойнее, хотя мне и хотелось вышвырнуть его в окно.

А если он попытается нарочно истолковать мои предложения вкривь и вкось, чтобы сбить меня с толку?

Не спеши с ответом. Помучай его вопросами. Вопросами.

— Впрочем, — снова начал я, — какова связь между моим мнением, что служащий может хотеть работать лучше, и вашей гипотезой, что мне здесь плохо?

Три секунды молчания.

— Мне кажется, это ясно. Разве нет?

— Нет. А что вы имеете в виду? — спросил я, изо всех сил стараясь принять любезный тон.

— Видите ли, внешние причины не объясняют скверных результатов.

— Но мои…

Не оправдывайся. Задавай вопросы. Спокойно…

— А у кого скверные результаты? — снова начал я.

На его лице появилось раздражение. Муха уселась на авторучку. Он опять ее согнал и сменил тему разговора.

— Ну хорошо, каковы же ваши соображения по поводу того, что именно можно улучшить?

Кажется, я одержал первую победу.