Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Михаэль вспомнил детство, мать, вспомнил, как трудно было раздобыть ботинки, как дорого они стоили. Эти воспоминания делали понятнее безутешное горе крестьянина: тот, грустно качая головой, рассматривал зияющую рану на сапоге и пытался зажать ее большим пальцем; Михаэль еще больше затосковал — прекрасная, тихая долина показалась ему сейчас унылой и заброшенной.

Михаэль сложил в чемоданчик книги и рисунки и распрощался с хозяевами. По дороге к вокзалу он задержался на берегу озера. Когда он увидел плот, две недели назад бывший источником стольких радостей, а теперь превратившийся в грязное страшилище, его охватил темный страх суеверного человека, которому чудится, что он предчувствует смерть близких. «Да нет, друзья известили бы меня, если бы с ней что-нибудь случилось».

В тысячный раз он спрашивал себя, почему она не вернулась, и не находил ответа. В поезде ему стало немного легче. Через два часа он будет у нее.

Но оказалось, что в ателье ее нет, и она здесь даже не ночевала. Друзья утверждали, будто ничего не знают. А по их лицам он видел, что они что-то скрывают. На другое утро он напрасно поджидал Софи в школе живописи. В полночь он последний раз заглянул в кафе Стефани. Она сидела возле стойки с доктором Крейцем.

Чувствуя себя виноватой, Софи отчужденно поджала губы, когда он подошел к столику. Доктор только мельком глянул на него и продолжал скручивать папиросу из табака пополам с чаем.

— Что случилось? Почему ты не приехала? В чем дело?

За нее ответил доктор, не поднимая глаз от все еще не скрученной сигареты:

— Я вам это потом объясню.

До этой минуты Михаэль не знал, что такое муки ревности, у него болезненно сжалось сердце. С губ невольно сорвался вопрос:

— А где ты была сегодня ночью?

Доктор вопросительно посмотрел на Софи, кивнул и поспешил к выходу. За ним вышла и она. Михаэлю так и не удалось встретиться с нею взглядом. Он словно прирос к месту. Удар попал в беззащитного. Он понял, какую неограниченную власть над Софи имеет доктор, и испытал страшные муки ревности, неизмеримо обостренные чувством собственного бессилия. Он не мог даже спросить себя, есть ли для этого какие-нибудь основания — ревность лишила его способности рассуждать.

Слегка подвыпивший Фриц подошел к столу вместе со Спеллой и, широко улыбаясь, сказал:

— Ну вот, теперь ты все знаешь. Доктор не хотел, чтобы мы тебе говорили. Когда он подвергнет Софи психоанализу, он с удовольствием вернет ее тебе.

Но доктор — в течение двух недель он ни на минуту ни днем ни ночью не расставался с Софи — посредством анализа установил, что взаимоотношения между Михаэлем и Софи суть комплексные взаимоотношения, которые для душевного спасения Софи надо решительным образом разорвать. На другой день они встретили Михаэля на улице и прошли мимо него, как мимо пустого места.

Только через несколько недель он снова увидел Софи — после бессменного дежурства, которое он, терзаясь ревностью, нес возле ее дома в надежде хоть раз поговорить с ней наедине. Около одиннадцати она вернулась домой под руку с Фрицем.

Доктор Крейц, для которого ревность тоже являлась комплексом, предпринял коренную перегруппировку сил. Жену свою, весьма им любимую и уважаемую, он подсунул швейцарскому анархисту, молодой вдове Спелле передал русского, в результате чего освободился Фриц, который на основании анализа показался доктору наиболее подходящим партнером для Софи.

Михаэль преградил им дорогу. Он хотел поговорить с ней наедине. Софи пыталась обойти его. Все равно им больше не о чем говорить. Фриц смущенно улыбался, словно сам толком не понимал, откуда ему привалило такое счастье. Неукротимый гнев овладел Михаэлем.

— Не смейся, идиот несчастный… Софи, пройдем со мной.

Только теперь, когда она вошла в яркий свет дугового фонаря, Михаэль смог отчетливо разглядеть ее лицо. В смятении он искал и не находил знакомые черты. Как заново надстроенный дом выглядит совсем иначе, хотя это все тот же дом, так и ее лицо, хотя в нем ничего не изменилось, выглядело совсем иначе, на нем появилось новое выражение жестокости и напряженности, словно Софи, отбросив все сомнения, решила отныне жить иначе и стать совсем другой женщиной. Потрясенный Михаэль ощутил присутствие в ней чужой воли, ему даже показалось, что он видит в ее лице фанатическое лицо доктора Крейца. Это была уже не прежняя Софи. Когда у нее вырвалось словечко, которое Михаэль так часто слышал от доктора — такова констелляция, — он в бессильном отчаянии дал ей дорогу. Фриц вошел в дом следом за ней.

Михаэль стоял на другой стороне улицы. Он видел, как осветилось темное окно студии. Часы на башне пробили одиннадцать. Он стоял в бесконечном ряду отвергнутых, которые знают, что их возлюбленная сейчас с другим, и все же надеются, что свет в окне, может быть, так и не погаснет.

Свет в окне погас. Еще в детстве Михаэлю случалось убегать от суровой действительности в царство мечты. И его на редкость богатое воображение подарило ему не один час украденного счастья. Но теперь воображение обрекло его на невыносимые страдания. Сколько ночей провел он рядом с Софи на узкой оттоманке, она всегда клала голову к нему на грудь — он знал ее привычки. А теперь он представлял себе, как рядом с ней лежит Фриц.

Это было выше его сил. Благодаря Софи впервые его жизнь озарил свет любви, связывающей мужчину и женщину. Он боялся, что больше не выдержит своей муки. Страшная боль — ненависть и бессилие — два близнеца наполняли его и владели им. Вся его ненависть обратилась на доктора, который вторгся в их жизнь и разлучил его с Софи. Решение застрелить доктора возникло как-то само собой, и с этой минуты ничто в мире больше не существовало для него. На пути домой Михаэль был только орудием убийства доктора.

У Анри был револьвер — он любил стрелять, иногда он выходил в поле и стрелял по старым консервным банкам. На следующий день в двенадцать часов Михаэль нажал кнопку звонка на двери доктора Крейца. Когда горничная сказала, что доктор Крейц сегодня уехал, Михаэль почувствовал вдруг, что стал бесплотным и растворяется в воздухе.

Доктор вместе с Софи и Фрицем уехал на остров Гельголанд. Позднее Михаэль не раз спрашивал себя, как сложилась бы его жизнь, если бы доктор в тот день оказался дома.

Теперь Михаэлю предстояло сделать следующий шаг — ему было всего двадцать пять лет. День за днем пытался он заглушить работой горестные воспоминания, которые не давали ему работать, он рисовал до тех пор, пока по вечерам от усталости карандаш не валился у него из рук. Зато по ночам воспоминания беспрепятственно им овладевали. Так, однажды он создал во сне голову Софи и тело ее и положил эту фигуру, согретую искусственным теплом, рядом с собой.