Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Прислонившись к печке, Матильда глядела перед собой невидящим взглядом. Что-то ожило в ней. Она не понимала: как ей удалось так долго обманывать себя? Ведь она ждала его, ждала всегда, все эти долгие годы! Почему же она поняла это только сейчас? Да, только сейчас!..

Жизнь вспыхнула в Матильде. В ее жилах быстрее потекла кровь, каждая клеточка ее тела обновилась…

Когда человек чувствует себя по-настоящему счастливым, он с удовольствием занимается мелочами.

— Давай я обмажу известью сливы, — предложила Матильда матери, когда та вошла в дом.

Разве может быть большее счастье, чем повернуться на каблуках, снять с гвоздя старый фартук и надеть его?

Кисть была прикреплена к длинной палке. Матильда опускала кисть в ведро с известью, а потом проводила по стволу дерева сверху вниз. Сливы были еще совсем маленькие и зеленые; их почти нельзя было отличить от листьев.

«Трудно поверить, — думала Матильда, — что когда-нибудь эти сливы станут большие, синие, мягкие и сладкие. Но так будет. Надо только уметь ждать».

Она посмотрела на семь белых стволов — тот ствол, который она обмазала первым, уже успел высохнуть, а тот, что она оставила напоследок, был еще мокрый и маслянисто блестел. Держа в левой руке кисть на длинной палке, она потащила тяжелое высокое ведро обратно в сарай.

Дорожка между грядками была так узка, что Матильде приходилось балансировать, ставя одну ногу в след другой. Каждое движение приносило ей радость, и усилия, которые она совершала, веселили ее.

В сарае Матильда сняла фартук, подняла его и разжала руки, фартук упал на тачку. И это тоже доставило ей несказанное наслаждение.

Заложив руки за спину, Матильда вышла на луг и дошла до узкой тропки, по которой гуляла в детстве с красной книгой. Как-то раз в одно чудесное утро она наткнулась на коричневую улитку, длинную и мокрую, заботливо подняла ее с пыльной земли и перенесла на другую сторону тропинки в траву.

Теперь ею владело одно чувство: совершив громадный крюк, она снова очутилась в исходной точке своего пути; вся во власти этого чувства, она медленно подходила к опушке леса, где во мху, как всегда, виднелись лиловые звездочки барвинка, тихонько покачивающиеся от теплого ветерка.

Растянувшись на мху, она погрузилась в мечты. Но мечты ее были не только мечтами, ибо ни одна мечта не могла стать такой сладостной и прекрасной, какой стала жизнь.

Потом Матильда повернулась на живот, уперлась локтями в землю, обхватила руками подбородок и, глядя в глубь леса, начала болтать в воздухе ногами.

Со счастьем надо обращаться осторожно. Слишком много счастья человек не в силах вынести.

Поднявшись, она слегка толкнула бедром ствол высокой ели, толкнула его еще раз, но, поскольку у ели так и не выросли руки, чтобы обнять ее, Матильде пришлось самой обнять дерево и прижаться щекой к его шершавой коре.

Там, в ельнике, стояла белая лошадь со сказочным зверьком на спине. Но она сразу же исчезла, потому что теперь сама Матильда очутилась в сказочном мире.

Остров Ява далеко, но телеграмма незнакомца уже, быть может, летит к Уэстону, и завтра Уэстон все узнает. А Матильда знает это уже сегодня. Она прикоснулась губами к шершавой коре.

— Что с тобой происходит? — спросила мать. — Ну и вид у тебя!

Нет, Матильда себя не выдаст. Не проронит ни слова.

— Отдохни немножко, мама. Дай мне сегодня приготовить вместо тебя обед.

Но есть Матильда не могла. Она только притворялась, будто ест, и сразу же после обеда убежала к себе в комнату.

Несколько секунд она стояла неподвижно, низко опустив голову. А потом, как лунатик, подошла к окну; на улице было еще светло, но Матильда закрыла ставни и включила лампу у кровати. Ее школьный атлас лежал на полке, рядом с красной книгой сказок. Присев на кровать поближе к свету, Матильда разыскала остров Яву. Потом она нашла главный город Явы. На атласе это были просто крохотные черные буковки. Матильда поцеловала их. Все ее тревоги разом улеглись. Пусть их с Уэстоном разделяют моря и океаны. Пусть он очень-очень далеко от нее! Она-то знает, что он где-то рядом. Он с ней.

Матильда вынула из комода чистую ночную рубашку, но тут же положила ее обратно. Эту рубашку она носила в те времена, когда была замужем за Зилафом. Она достала новую рубашку, мать сшила ее совсем недавно. Если она будет с Уэстоном, если они с Уэстоном будут вместе, Матильда ни за что не станет носить свои старые вещи. Даже чулки! Она переменит все до нитки. Купит себе настоящее приданое. Это необходимо. Просто необходимо. Тогда она и внешне изменится. Но не так, конечно, как внутренне.

Новая рубашка была жесткая. Лежа в кровати и заложив руки за голову, Матильда посмеивалась над шитьем матери — рубашка была необъятно широкая. Казалось, у Матильды совсем нет груди, вот забавно. Матильда положила руки на грудь. Но грубое полотно рубашки снова начало топорщиться, и груди как не бывало. Ну и рукава у этой рубашки, широкие и длинные! Боже мой, что ей сшила мать! Ведь Матильда уже не девчонка.

Она заснула, и ей приснился самый страшный сон в ее жизни. Ей приснилось, будто мать горько плачет. Матильда идет с ней в кухню и кладет руки на колоду для колки дров. Мать отрубает ей руки топором и отсылает Матильду обратно к Зилафу, тот небрежно перевязывает обрубленные руки марлей. Но кровь сочится сквозь марлю. «Жена должна повиноваться мужу. Убирайся прочь!» Но тут Матильда снимает повязку и показывает Зилафу руки — они снова выросли. «Я уже не девочка-безручка, и я приняла решение». — «Что это значит? Какое решение?» — «Я приняла решение», — повторяет Матильда очень спокойно и просыпается.

Несколько секунд Матильда не могла понять, почему на душе у нее так легко. Она села на кровати. Вспомнила вчерашнего незнакомца, и волна счастья снова затопила ее. Ей не хотелось засыпать, не хотелось расставаться с этим ощущением счастья. И все же Матильда заснула. Но сон ее был неглубок, и она часто открывала глаза, чтобы убедиться в том, что все случившееся с ней не сон.

Всю ночь Матильда боролась с дремотой, то открывая, то закрывая глаза, она боялась упустить свое счастье, — только под утро она крепко заснула без всяких сновидений.

В его телеграмме было всего три слова: «Письмо отправлено. Уэстон». Телеграмма пришла через сорок часов после визита незнакомца.

Булочник Фриц, исполнявший в деревне еще и обязанности почтальона, принес ее вместе с буханкой хлеба.

— Телеграмма прислана издалека, — сказал он.

Матильда сунула телеграмму в вырез платья. Это было самое надежное местечко, а самое главное, при каждом глубоком вздохе бумага касалась ее тела, и Матильда слышала, как она шелестит.

Однако в деревушке, где было всего-то семь дворов, тайна переписки не могла быть соблюдена, в особенности если дело касалось такой диковинки, как телеграмма с острова Явы. Значительно менее важные события вызывали здесь оживленные толки. Так, например, в деревне немало судачили о новом шезлонге для террасы, купленном в прошлом году матерью. Одна из соседок, спрятавшись за занавеску, долго разглядывала шезлонг, а потом бросила через плечо мужу: «Она купила его, чтобы нам досадить».