Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Положив руку на остывающий кофейник, Уэстон пытался понять, каким образом разговор о семейной жизни Марии мог касаться его. Все это было ему очень неясно. Потом он увидел, как Матильда шла по лужайке. Она медленно приближалась к дому, по обыкновению чуть склонив голову набок.

«Много лет назад я видел эту картину во сне; Матильда идет по лужайке… Моя покойная мать строго-настрого приказала: «Напиши ей».

Воробей пробудил Уэстона от его сна наяву. Матильда его грез уступила место живой Матильде, которая шла к нему в своем коротком летнем платьице. И вдруг Уэстона охватила глубокое волнение при мысли, что она принадлежит ему. Теперь. Уэстону казалось, что он снова должен завоевать свою жену.

То же самое чувство Матильда испытала прошлой ночью. Перед сном она погуляла в саду и, возвращаясь к дому, тихонько остановилась под окном мужа; лицо Уэстона при свете настольной лампы поразило и тронуло молодую женщину. Нет, это был совсем не тот человек, которого она ожидала год назад на повороте шоссе и за которого потом, через несколько недель, вышла замуж. Она не знала этого лица, преображенного и озаренного муками творчества. Оно поразило ее до глубины души. Неужели она действительно его жена?

Дойдя до душистых кустов жасмина, Матильда наклонилась над цветами. В такой точно позе она когда-то стояла в пасторском саду перед кустом цветущего терновника. Уэстон невольно попытался представить себе семнадцатилетнюю Матильду, но это оказалось невозможным: у куста жасмина стояла женщина в расцвете сил и красоты. Но и та Матильда, которую он сделал женщиной, уже стала достоянием прошлого, постепенно превращаясь в туманное видение. Уэстон видел и чувствовал, что нынешняя Матильда, стоявшая сейчас у кустов жасмина, была совсем иным человеком, с иным душевным складом — она изменилась, как меняются времена года; и тут он понял, почему она по-иному относится к нему в эти последние месяцы. Теперь он может ее ни о чем не спрашивать. Матильда стала иначе относиться к нему, потому что сама стала иной. Дело только за ним — он должен сопровождать жену и на этом отрезке ее жизненного пути. Уэстон был глубоко взволнован.

Когда Матильда молча села рядом с ним, ему стоило усилий казаться спокойным. Но она сразу почувствовала его волнение. Уэстон увидел это по улыбке, мелькнувшей на ее лице, — улыбке, преисполненной той женственности, какая определяла теперь весь ее облик.

Они разговаривали лишь о самых незначительных вещах: где пить чай с немецким историком, в гостиной или на террасе, и не останется ли он отужинать с ними. Но в том состоянии обостренной восприимчивости, в каком они оба находились, каждое слово приобретало глубокий смысл. Брак Узстона и Матильды вступил в критическую фазу — у многих людей в этой фазе любовь начинает постепенно убывать, но Матильда и Уэстон избежали этой опасности. Они узрели скрытую от многих тропку, которая привела их к новому счастью. Новое, еще неизведанное чувство рождалось в их сердцах.

— Давай купим собаке ошейник и выгравируем на нем наш адрес, на случай, если собака потеряется, — сказала Матильда. — Ведь теперь она — непременная принадлежность дома. Недаром она родила здесь щенят.

— Да, Матильда, давай купим ошейник, и притом поскорее. Поедем в город за ошейником. Только не надо брать первый попавшийся, походим по магазинам. Ты будешь выбирать. Возьмешь красный. А может, черный, с металлическими бляхами. Но пусть люди думают, что и я имею голос в семье, поэтому, перебирая ошейники, спрашивай меня время от времени: «Нравится ли он тебе?» — «Не особенно!» — отвечу я, и мы отправимся дальше.

На протяжении всей этой тирады Уэстон не спускал глаз с Матильды. Некоторое время Матильда со счастливым выражением лица слушала его болтовню. Наконец она сказала, улыбаясь:

— Какие глупости ты говоришь. Я ведь не маленькая девочка. Я — женщина, родившая ребенка!

— Ну конечно же, боже мой, конечно!

Они поехали в город за ошейником.

По пути домой в том месте, где дорога шла в гору, они встретили историка; историк стоял на перекрестке и смотрел вдаль — туда, где за синей грядой холмов простиралась страна, изгнавшая его.

Ясный взгляд из-под очков, здоровый цвет лица и темные, без седины волосы свидетельствовали о том, что этот пятидесятилетний человек сумел сберечь свои силы. Он держался с тем достоинством, с каким держатся люди, немало создавшие на своем веку.

Но когда историк осматривал ряды книг в библиотеке Уэстона, на его губах мелькнула беспомощная улыбка:

— Историк без библиотеки — все равно что слепой без поводыря.

Библиотека историка осталась в Берлине, а его собственные труды сжег на костре злой карлик на Унтер-ден-Линден. На лице немецкого эмигранта, потерявшего не только свою библиотеку, но и все, что ему было дорого, появилось выражение растерянности.

Матильда вспомнила, как однажды в ее родной деревне ураган вырвал с корнем бук. Дерево еще стояло, красуясь своей пышной ярко-зеленой листвой, но стояло чуть косо, прислонившись к соседнему дереву, которое не дало ему повалиться. Корни дерева были вырваны из земли.

На следующий день историк уехал в Англию, увозя с собой рекомендательные письма Уэстона. На террасе за чаем, он сказал, что, по его мнению, самое ужасное — это то, что в Германии больше не существует никаких организаций трудящихся. Каждый человек в отдельности оказался совершенно беззащитным, отданным во власть государственного террора; щупальца нацистов простираются вплоть до самой маленькой сапожной мастерской, вплоть до каждой отдельной семьи. Отцу семейства, откровенно высказывающему свои мысли у себя дома, грозит опасность: его может выдать палачу десятилетний сын. Зная, какой террор царит в стране, нельзя становиться на точку зрения тех, кто слепо проклинает весь немецкий народ.

Уэстон отвез историка на вокзал. На перроне они вновь заговорили о Германии. Эмигранту, потерявшему все на свете, страстно хотелось принять желаемое за действительное, он выразил надежду, что такое положение не может продолжаться долго. Но англичанину Уэстону было легче смотреть на события объективно — ведь в 1933 году они еще не коснулись его лично, — поэтому он понимал, что фашисты продержатся еще долго. По его мнению, за спиной нацистов стояли те же самые мощные группировки, которые развязали в свое время мировую войну.

Историк уже из окна вагона горячо возражал Уэстону, уверяя, что западные державы не допустят двух войн на протяжении одной четверти века.

— Да, он прав, это трудно предположить, — задумчиво сказал Уэстон, смотря вслед уходящему поезду.

Прогуливаясь по оживленным солнечным улицам швейцарского городка, трудно было представить себе, что в соседней стране происходят столь мрачные события. По пути домой Уэстон остановился перед витриной ювелирного магазина. В этот день ровно год назад они с Матильдой поженились. В витрине на черном бархате среди самых дорогих украшений лежало кольцо с четырехугольным бриллиантом. Матильда, в отличие от всех других женщин, каких знал Уэстон, не любила драгоценностей, поэтому он, поколебавшись секунду, пошел дальше. Но потом вдруг передумал, вернулся и купил кольцо.