Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Карло раздвинул в беззвучном смешке обезьяньи челюсти и, искренне восхищенный, пожал руку Гуго. Ничто не могло вывести его из равновесия, он покоился в самом себе, в своем мире, как пойманный хищник, с чьим взглядом не рискнет встретиться человек. Описывая при каждом шаге дугу, переваливаясь, Карло побрел за Люком в кафе; когда он прошел мимо Софи и Михаэля, их так поразил башмак Мариньяно, что они даже не могли рассмеяться. К ним подошла с билетами в руках художница Анна Хааг — приятельница Софи — и спросила, не хотят ли они пойти на концерт. Дирижирует Р. Анна была уже давно и безнадежно влюблена в дирижера, часто посылала ему цветы, писала письма, но ни разу не получила ответа. На каждый концерт, которым дирижировал Р., она закупала дюжину билетов и раздавала их знакомым в кафе Стефани.

Софи и Михаэль согласились. Р. был известный дирижер. Они вошли в переполненный зал. Михаэль сел между обеими девушками. До сих пор ему приходилось слышать только военные кавалерийские марши в исполнении верховых музыкантов вюрцбургского артиллерийского полка, теперь же в глубокой тишине раздавались звуки Девятой симфонии Бетховена.

У Михаэля даже спина похолодела, потом его обдало жаром и показалось, что он уже не тот человек, каким был прежде. Что-то жесткое смягчилось в нем, новое чувство ласково охватило его, распахнулась закрытая доселе дверь, свершилось чудо, нечто, чему нет названия и что нельзя сравнить ни с чем в жизни. На глазах выступили слезы.

Анна Хааг набрасывала в своей тетради для этюдов фигуру дирижера, на каждом листке она судорожно фиксировала каждое его движение, каждый поворот юношески стройной фигуры во фраке. Дома у нее лежало уже около сотни таких эскизов для большой гравюры — оркестр под управлением Р. (Неделю спустя она выстрелила себе прямо в грудь, — он опять не ответил на ее письмо! Пролежав два месяца в больнице, она вышла из нее, отнюдь не исцелившись от своей любви. Такую страсть сумел внушить ей дирижер с элегантной спиной!)

Михаэль словно плыл по волнующемуся морю. Заключительный хор «Там, над звездною страною» показался Михаэлю неземным пением, он доносился с неба, с того неба, которое известно даже неверующему. В протяжных высоких звуках все земное исчезло — оно претворилось в небесное ликование. Михаэль не сознавал даже, что судорожно сжимает локоть Софи; заметив это, он взял ее руку в свои и уже не выпускал до конца концерта.

По дороге к Крейцу ему не хотелось разговаривать. Михаэль ничего не смыслил в музыке, но музыка его увлекла, и он растворился в ней. Он не ощущал больше своего тела. Радостное возбуждение несло невесомого Михаэля по улице рядом с Софи. Вдруг он подумал — подобная мысль возникла у него первый раз в жизни: «И такую музыку создал человек? Да это и самого правоверного может сделать неверующим и навести на мысль, что нет на свете другого творца, кроме человека».

Когда они свернули на улицу, где жил доктор Крейц, Софи помедлила, не зная, идти ли туда — ее беспокоила мысль, что доктор может подумать, будто она только по его наущению сделалась любовницей Михаэля. Они по одному только взгляду поняли друг друга и, не сговариваясь, прошли мимо дома.

Доктор Крейц долгие годы был морфинистом, но с некоторых пор перешел на кокаин; в эту минуту он сидел у себя дома и, сжимая обеими руками руку своей жены, обещал ей по собственной инициативе еще раз проделать курс лечения от наркомании, чтобы у них мог родиться ребенок не больной с рождения. Ее глаза сияли от радости, его — совсем остекленели.

Швейцарский анархист, долговязый русский и Фриц — спившийся студент — сидели рядом в гостиной. Фриц непрерывно пил; не без известной гордости косился он на пять уже пустых бутылок из-под пива и, ухмыляясь, продолжал пить.

Анархист тем временем докладывал, что, по имеющимся у него сведениям, владелец большой мясной лавки, некий Рюкен, обычно оставляет на воскресенье в ящике письменного стола всю субботнюю выручку — около восьмисот марок, так как банк по субботам закрыт.

Он приложил палец к огромному породистому носу и скривил в усмешке крохотный рот:

— Мясник и его жена каждое воскресенье от десяти до одиннадцати бывают в церкви, дома никого не остается, замок у ящика самый пустяковый. Так что достать деньги — проще простого.

Русский, перед которым стояла красная лакированная рулетка величиной с блюдечко, ответил голосом, исключавшим всякие сомнения:

— Восемьсот марок мы, конечно, экспроприируем, ибо это совершенно в ницшеанском духе. Определенно в ницшеанском.

— И потом нам могут просто понадобиться деньги. Деньги всегда могут понадобиться, — добавил Фриц и наполнил свой стакан.

Анархист улыбнулся с нескрываемым презрением:

— Дело не в деньгах, дело в идее — в том, чтобы подорвать устои государства. Любыми средствами. Об этом-то и речь.

— Ясно! — убежденно крикнул русский.

— И, кроме того, если хотите, я могу поехать с этими деньгами в Монте-Карло и с помощью моей системы увеличить капитал в сто раз. Без никаких.

Пока он на игрушечной рулетке демонстрировал свою систему и превращал воображаемые восемьсот марок в воображаемое богатство, доктор Крейц неподвижно стоял у окна в маленькой комнате, смотрел на по-ночному тихую улицу и думал о еще не родившемся ребенке. Рука его непроизвольно полезла в карман. Он вытащил из кармана стеклянную трубочку с кокаином, зажал одну ноздрю и втянул в другую белый порошок. Когда спустя несколько секунд появилась с подносом его жена, глаза у него уже блестели. Она все еще сияла от радости — муж обещал ей, что у них будет здоровый ребенок. Они вышли к гостям.

Жена доктора Крейца выросла в провинциальном австрийском городке под строгим и неослабным надзором почтенных родителей, теперь она с веселым любопытством слушала бунтарские речи друзей мужа — смутить ее здравый смысл они не могли.

Михаэль и Софи появились у Крейца уже после попытки ограбления мясоторговца. Доктор встретил юную чету с крайней деликатностью и осторожностью, как будто оба они были хрупкими безделушками из тончайшего стекла. Несмотря на все усилия, он не мог скрыть свою радость по поводу того, что Софи больше не девушка, — радость так и светилась в его глазах.

Фриц и анархист тоже сидели у Крейца. Только что пришла телеграмма от русского из Монте-Карло: «Вернусь сегодня вечером тчк зов смерти». Каждый задавал себе один и тот же вопрос: что может означать этот «зов смерти». Все чуяли беду.

В соседней комнате жена доктора Крейца рассказывала, как ей удалось убедить мужа не принимать участия в ограблении.

— Чтобы не раздразнить его, я ему, конечно, не стала говорить, что просто считаю это опасным, я сказала другое, — кстати, я так и думаю: «Ты слишком благороден для этого». Ну, скажи, Софи, разве я не права?