Эрнан Ривера Летельер - Искусство воскрешения

— В больших чинах человек, — понизила она голос, будто боялась, что кто-то подслушивает за цинковыми стенами. — И никогда не знаешь, пожелает он обслуживаться здесь или пришлет за мной, чтобы я обслужила его в его жилище.

Магалена Меркадо удалилась в спальню, а Христос из Эльки развернул скамью по линии север-юг, лег, подложил под голову пакет, скрестил руки на груди и стал вслух молиться: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, Святый Заступник, избави нас от всякой скверны. Слово Божие, Слово Извечное, Слово Спасительное, избави нас, Иисусе, от всякой боли. Если не дано мне любить — дай мне не ненавидеть, если не дано мне творить добро — дай мне не творить зла и лучезарной Твоею благодатью осени, Господи, наш путь. Вовеки да будет так. Аминь».

Услышав «аминь», она из спальни предложила ему подушку. Он отвечал, что в этом нет нужды, ему вполне удобно с бумажным пакетиком.

— Кроме того, сестра, — сказал он погромче, чтобы она хорошенько расслышала, — чистая совесть — лучшая подушка для блаженного отдохновения.

— А то как же, — отозвалась она.

«А усмиренный бес — лучшая колыбельная», — пробормотал себе под нос Христос из Эльки, приспособил свое естество к узости и жесткости скамьи и тут же захрапел.

Львиный его храп полностью заглушил посвистывающие звуки вроде крысиного писка, издаваемые во сне престарелым безумцем.

Дон Анонимо, Дурачок-с-Помелом, был одним из тех немногих, кто совершенно точно приехал в пампу в составе психбригады и входил в тройку самых знаменитых ее участников. Второй жил на прииске Анита и день-деньской пересчитывал воробьев на тамошней площади, загибая пальцы, а третий бродил по селению Пампа-Уньон с телефонным аппаратом, который раздобыл на одном заброшенном селитряном заводе, дребезжал звонком, крутил ручку и громко разговаривал с кем-то в трубке про куплю-продажу ценных бумаг и их стоимость в фунтах стерлингов, словно звонил прямиком на Лондонскую биржу.

Дон Анонимо выказывал безумие самого экстравагантного и безобидного свойства и потому вскоре обрел широкую известность. Все на прииске знали его имя, но почти никто не знал фамилии. Вместе имя и фамилия образовывали забавное противоречивое сочетание: Анонимо Баутиста, то есть Креститель.

Юродивый получил имя в результате трогательной и смешной истории, за правдивость которой, правда, нельзя было ручаться. Кое-кто утверждал, что собственными ушами слышал ее от дона Анонимо в редкую минуту просветления; другие считали, что байку выдумали забойщики во время очередной пьянки. Так или иначе, легенда гласила: отец дона Анонимо, неграмотный крестьянин, большой любитель народных куплетов, в день, когда у него родился первенец, проходил по площади, где во время некоего общественного празднования декламировали стихи. Стихи ему так понравились, что он дождался, пока чтец спустится со сцены, и спросил, чьи они.

— Анонима, — отвечал чтец.

«А красивое имя», — подумал дон Клориндо Баутиста. И, потирая руки, отправился домой с новым словом на устах.

Дон Анонимо брил голову на индейский манер и ни за что и никогда не снимал засаленный и старомодный цветастый жилет. Уши у него были треугольные, а нос крючковатый, как у великих шизофреников всех времен. Он считался официальным дурачком прииска, и большая часть обитателей Вошки его уважали и защищали.

Дон Сесилио Рохас, управляющий кинотеатра, за партией домино в Клубе служащих провозглашал, поигрывая спичкой в зубах:

— Селение без юродивого, друзья мои, — все равно что цирк без клоуна, захудалость одна.

Ученый мясник дон Олвидо Титичока, владелец бойни и доминошный партнер Сесилио Рохаса, поддакивал, мол, в каждом селе, в каждой деревеньке местный сумасшедший выполняет роль официального геральдического символа. Полоумный просто обязан являться на всевозможные парады и шествия, все равно — гражданские или военные, и кидаться под ноги главному барабанщику или на потеху публике мочиться на венки, возлагаемые к статуям национальных героев. А также с точностью парашютиста сваливаться на голову сеньорам из высшего общества на их изысканных вечерах, фраппировать дам громким пердежом и ежегодно перебивать нудные речи мэра, которому ничего не остается, кроме как по-отечески журить провинившегося, тем самым проявляя благосклонность и симпатию всего муниципалитета к «почтенному душевнобольному гражданину».

Дон Каталино Кастро, начальник станции, не отрывая взгляда от костяшек домино с самыми крупными числами, — «полнехонькие, как вагончики», завистливо замечали соперники, — хриплым голосом закоренелого курильщика вставлял, что это чистая правда, дорогие пассажиры, — он всех и всегда величал пассажирами, — всякое селение любит и холит своего умалишенного как самую большую ценность. Хотя везде эта любовь проявляется по-разному и имеет различные причины. Ребятишки, к примеру, благодарны за то, что несчастный скрашивает им скучные вечера, ведь над ним всегда можно подшутить и поизмываться; мужчины тоже не прочь позубоскалить, а еще в любой час дня и ночи он готов сгонять им за сигаретами или пивом; замужние дамы могут поупражняться в католических добродетелях — испечь ему пирог на Рождество, а то и подарить мужнину старую куртку с кожаными заплатами на локтях или худые носки.

— В особенности же, ненаглядные собутыльники, — встревал дон Элисео Трухильо, пошляк и главный над местным оркестром, — бабы их любят и с ними цацкаются, потому как бессонными ночами им, охальницам, приходят грязные мысли про то, какие у умственно отсталых толстые причиндалы.

Несмотря на такие разговорчики, все обитатели Вошки уважали дона Анонимо и покровительствовали ему. Общими усилиями добивались, чтобы он не нуждался в самом необходимом.

Магалена Меркадо давала ему кров, хозяйки столовых всегда угощали мясной похлебкой или фасолью с перловкой, а рабочие дарили ношеные башмаки и шляпы с полями, чтобы не получил солнечный удар, пока шляется в пампе. Те, кто помоложе, делились с ним куревом и иногда тайком наливали горькой, хотя прекрасно знали — некоторые таким образом забавлялись, — что от капли спиртного миролюбивый человечек превращается в сущего ирода. Выпив, дон Анонимо прекращал свистеть, зато принимался костерить всех на своем пути, особенно женщин. Кроме того, он гонялся за ними по улицам, задирал юбки и слюняво просил позволить ему вставить свечку в подсвечник.

— Одолжи подсвечник, поблядушка! — орал он заплетающимся языком и зыркал, словно старый сатир.

Люди относились к дону Анонимо по-доброму не только из-за того, что молчаливый и послушный старик внушал желание защитить его и всегда проявлял беспримерную услужливость, — «у него, бедняжки, душа раба», — говорила учительница игры на фортепиано. Болезненная любовь к чистоте, ежедневно гнавшая его убирать пампу, приносила пользу и прииску: на всех улицах не оставалось ни пылинки после обхода Дурачка-с-Помелом.