Станислав Сивриев - Теплый лед

Собрались для чего-то важного, потому что мне велят только слушать. Постепенно понимаю, что произошло. Оказывается, поступило сообщение, что в городе прячутся нелегальные. А много ли нам надо? Вот как раз и случай вернуть хоть что-нибудь от былых тревог!

Обсуждают, как блокировать сегодняшней ночью город, как его прочесать. Оцепление и обыск города, даже такого маленького, как Крумовград, нельзя произвести без военных. В воинской части, однако, есть командир, но командир ни в коем случае не должен знать об операции!

Слушаю, как мои коллеги нанизывают хитрость на хитрость, чтобы все вышло убедительно и невинно в глазах командира полка. У меня появляется желание вступить в разговор, самому предложить что-то. Мы все в таком возрасте, когда человек много знает и когда самые запутанные дела выглядят просто, как стакан на подносе. Но комиссар улыбается мне стеснительно; Манта не обращает на меня внимания; Петр Загорлиев моргает, готовясь возразить, но не возражает; начальник милиции поднимает ладонь, говоря своим видом: «Потерпи маленько!»; девушка-секретарь нервно притоптывает туристскими ботинками.

Из гордости не выдаю, какие чувства меня обуревают, и рассматриваю комнату Василева. Прекрасное жилище: с фаянсовой раковиной, мягкой кроватью и ковриками. Есть даже настольная лампа. И я буду жить в такой же комнате рядом. Василев приказывает подпоручику, который привел меня, взять ключ у завхоза. Он уже привык распоряжаться, и мне кажется, что это не так уж и трудно.

Приближается полночь. Город мрачен и пуст. Где-то щебечет поврежденная чешма [8] Чешма — каменное сооружение с краном или фонтанчиком для воды, отведенной от источника. — Прим. ред. . Идем будить Парапана. Парапан — владелец паровой электростанции, которая с сумерками начинает глухо бухать у могильного кургана Саид-бабы. Котел погашен. Он гасит его в десять часов — нет угля. Мы разбудили Парапана, и он отправляется разжигать котел. Идет без верхней одежды, будто мы его ведем на расстрел. Руки его не слушаются, и он бормочет о каком-то фибровом уплотнении. Уплотнение уж давно плакало о замене, но фибры нет: Болгарию всю вывезли за границу, с воском, вощиной и фиброй.

В полночь стучимся в домик командира полка. Полковник Шопов высовывается в окно в пижаме и сонно спрашивает, что случилось. Однако он все-таки в состоянии сообразить, что пижама унижает командирское достоинство, и запахивается в шинель, которую наскоро набросил себе на плечи. Его стриженая голова отчетливо вырисовывается в темной рамке окна.

Василев объясняет ему, для чего его разбудили, и тот окончательно просыпается. Просыпается и свирепеет:

— А я для чего здесь? Для чего меня будите, если не доверяете мне?

Василев говорит, что утром все объяснит ему, но я чувствую, что он и сам толком не знает, что будет объяснять.

Полковник одевается и выходит угрюмый. Вокруг нас остекленевшее небо, мрак и каменные ограды, вдоль которых мы идем молча, потому что сказать нам нечего. Все уже переговорено, а командир полка только слышит теперь глухое хмыканье. Часовой перед штабом отдает честь оружием, пытаясь хлопком ладони вдребезги разбить ложу австрийской винтовки. Слушай, мальчик, в такое время не до фасона! Даже если в щепки разнесешь ложу, кто тебя похвалит? Мысли полкового в другом месте, полковой пережевывает невысказанные слова и продолжает идти дальше, будто оглох.

Полковник поднимает по тревоге роту, челюсть его непослушна, но он объясняет унтер-офицерам, как перекрыть выезды из города, где расставить патрули. Солдаты с топотом направляются к городу; командир проявил усердие, и поэтому завтра нам будет неловко перед ним; пожилой человек, а мы его заставили впасть в воодушевленное недомыслие!

Обыск начался. Люди вскакивают, напуганные настойчивым стуком, шепчутся за закрытыми дверьми: открывать или не открывать? Смотрят на нас непонимающими глазами, кто в пижаме, кто в нижнем белье. Согретые в постели женщины натягивают себе на грудь ватные одеяла — хватайся за голову и убегай. Так в одном месте, так в другом, постепенно привыкаем… На нас производит большое впечатление, что у каждого офицера по нескольку пар нетронутых сапог. Манта подшучивает над поручиком по прозвищу Белый Конь:

— С этими сапогами небось стал благодетелем для всей своей родни.

Глаза поручика выражают удивление нашему образу мыслей, он пожимает плечами:

— Через год-два и у вас будет в избытке…

Ищем нелегальных, а глаза наши широко раскрываются при виде отрезов в гардеробах зажиточных граждан. Кое-где в прикроватных тумбочках офицерских квартир находим элегантные пистолеты — скорее украшение, чем оружие. У нас склады вооружения, а мы заглядываемся на игрушки!

Никаких нелегальных! Кому нужно идти искать можжевельник для постели или сидеть в кустах до будущей весны, чтобы поесть щавеля! У кого есть причина — у того пересыхает во рту, когда сидит он у печки и прислушивается. Только бы не пронюхали о нем, только бы, бог дал, пронесло!..

Рассветает. Отправляемся спать, но не потому, что хочется, а потому, что не можем смотреть друг другу в глаза. Раскалывается небо, свет медленно растворяет утренние сумерки. Желтеют деревья, ветер метет по площади опавшие тополиные листья.

Сентябрь, сентябрь!..

Большинство неудач происходит от излишнего усердия…

Как будто бы знал рапорт, с которым должен был представиться командиру полка, и вроде бы козырял, вытянувшись перед зеркалом, а вот оскандалился. И слово-то яйца выеденного не стоило, а из-за него опозорился!

Пока шли по сумрачному коридору, адъютант легко придерживал меня за локоть. Подойдя к двери кабинета командира, он отпустил меня, постучал, прислушался и нажал ручку. Я остался в коридоре один. За полуприкрытой дверью звякнули шпоры. Потом адъютант легким поклоном пригласил меня войти.

Я слышал свой голос, неестественно громкий и немного изменившийся. Мне показалось, что я переставил одно слово. Переставил или нет?.. Пока искал ответа, остаток рапорта завертелся в голове и перепутался. Я смолк.

Полковник Шопов вышел из-за стола с протянутой рукой. Качнулись никелированные наконечники аксельбантов. Стриженая голова, посаженная в высокий воротник, показалась мне зеленоватым пятном. У пятна глаза и шевелящийся рот. Полковник хотел меня приободрить и улыбнулся.

Я бросился к протянутой руке, но позади меня что-то загремело. По ковру запрыгала пепельница, сделанная из самолетного поршня, со светящейся дугой из стальной проволоки, с белым истребителем, закрепленным на ней. Проволока дрожит и позвякивает. Отвратительный столик поднял свои тоненькие ножки. Это я сбил его.