Станислав Сивриев - Теплый лед

Лицо у Ангела — ангельское. Глаза его искрятся золотом: то ли оттого, что не лежит он вместо тех у камышовых зарослей, то ли потому, что его представили к ордену. А может, оттого, что в кармане его лежит немецкий белый перочинный ножичек, который в любом деле годится…

На Предмостье тихо. Поручик Вылков рассылает связных созвать командиров взводов. Взводные — молоденькие подпоручики и кандидаты в офицеры из запаса. Постарели за одну ночь… Они входят в землянку, опустив глаза, входят друг за другом, молчаливо козыряют и приседают на корточки, чтобы докурить в ладонях отсыревшую сигарету. Молчит и командир роты. На его шинели засохшая грязь, рукав на локте разорван. В землянке пахнет распаренной амуницией. Коптит над жировым фитилем огонек. Коптит и кружит голову.

— Вое собрались? — спрашивает поручик.

Взводные пытаются встать, но поручик Вылков делает знак рукой, чтобы сидели. Все, что он говорит им, как будто не очень важно. Когда мы в гарнизоне, то даже самый незначительный приказ отдаем с особой интонацией. А сейчас бывший учитель говорит как перед учениками, которые держат экзамен на аттестат зрелости:

— Проверьте получше оружие! Перераспределите боеприпасы! Противник может нас атаковать неожиданно…

Он перечисляет имена нескольких кандидатов в унтер-офицеры, которые должны взять на себя наблюдение. Эти люди отличаются выдержкой и смелостью.

Взводные встают, молча козыряют и выходят по одному. Они были в бою лицом к лицу с противником. На их шинелях еще не высохла грязь. Сейчас не время давать обещания!..

Во дворе мельницы мы натыкаемся на разбитые кирпичи. Все окутано известковой пылью. Фельдфебель что-то шепчет поручику, докладывая об убитых. Поручик слушает его не шелохнувшись, делает вид, что сдирает какой-то прыщик на щеке, а прыщика никакого нет. Я подаю ему пачку сигарет, а он никак не может вытащить сигарету.

Один из ротных санитаров просит разрешения отвести раненых в лечебницу. Раненые скучились под продырявленным навесом. Некоторые лежат на разостланном на кукурузе брезенте. Белеют забинтованные руки и головы. Открываю рот, чтобы спросить раненых, как поживают, но вовремя останавливаюсь. Этот бессмысленный вопрос можно задать везде, кому угодно, но не раненному в бою. Спрашиваю только, сумеют ли сами добраться до лечебницы, а они мне отвечают, что тех, кому были нужны носилки, уже отнесли.

Утра дождались на ногах. Головы тяжелые. Солдаты приводят в порядок окопчики. Под грушей у мельницы лежит немец, рука его отброшена в сторону. Ветер треплет на его лбу прядь волос. Рукав от куртки висит на ветке груши. Этот солдат теперь вычеркнут из списков вермахта.

По ту сторону шоссе у нас было пулеметное отделение. И наше отделение тоже вычеркнуто из состава нашего полка. Солдаты перебиты, а один из них исчез бесследно. Пропавший — кырджалийский турчонок, и это наводит нас на невеселые размышления…

Пропавший кырджалийский турчонок нашелся. Прислали его с запиской из соседнего полка. Нурудин стоит перед штабом в Эржебете желтый, перекошенный. Один его ус будто молью изъеден. Глаза налиты кровью, во взгляде смятение…

И для него, и для меня произошла революция. Революция сделала нас равными, но в этом равенстве Нурудин — турок, а я — болгарин. Мои деды были подвластны турецкому султану, его — господа́. Учеником я с горящими глазами декламировал стихи о кровавой трагедии Кочо Чистеменского [16] Кочо Чистеменский (ок. 1840—1876) — болгарский патриот, принимавший участие в Апрельском восстании 1876 г. против турок. — Прим. ред. . Мы иногда не можем простить только потому, что стихи сдавливали нам горло…

С памятного сентября прошло всего пять месяцев. Копившееся годами не исчезает за месяцы, и в глазах Нурудина смятение. То ли в них тревожное ожидание, то ли что-то в этом роде. Ведь все-таки из девяти человек в живых остался один, и этот единственный зовется Нурудином. И в довершение всего возвращается из штаба вражеского полка…

Имя турчонка означает «свет веры». И я, Нурудине, ношу в себе свет веры. Спросить тебя — сможешь ли мне ответить, какой свет правдивее: мой или твой?

Нурудин начинает издалека на том болгарском языке — без рода и числа, — который меня всегда веселит. Немного погодя перестаю замечать смешную пародию на мой родной язык…

Минометная стрельба была настолько сильной, что солдаты из отделения Нурудина не слышали своих голосов и объяснялись жестами. Нурудин показывает мне, как они «говорили». В пулеметном гнезде было только двое — остальные ждали в укрытии. Потом уж стало не до мимики, не до разговоров. Солдаты рассредоточились по окопу, чтобы встретить немцев. Нурудин ухватился за ручки пулемета, который стоял на треноге… Рассказывает так, будто он один знает, что это за пулемет, и я киваю ему, словно в первый раз все слышу.

Пришло время и за гранаты схватиться. Набросали их так уж набросали — немец поворотил назад. Повернул, но трое из отделения сползли и застыли на дне окопа. Солдаты говорят Нурудину: «Ты будешь командовать». И он принял на себя командование. Из отделения осталось в живых пятеро. Нурудин штопал немецкие мундиры пулеметными шпильками. Второй номер подавал ему ленты, а трое других стреляли из автоматов. Спустя некоторое время трое, что стреляли из автоматов, тоже умолкли. Подавая ленту, захрапел второй номер. Захрапел и свалился ему в ноги.

Нурудин вертит головой:

— Остался один. В самом деле один на редуте…

Рассказывает о страшных вещах, а сам улыбается.

И этот турок нажимал на спуск. И нажимал до тех пор, пока в голове его что-то не зазвенело и не перевернулось. Потом почувствовал, что его волокут. Те, что волокли его, разговаривали на непонятном языке. Когда он пришел в себя, увидел, что находится в подвале. Ощупал голову — раздута, за ухом запеклась кровь. Голова болит… Нашел в куртке перевязочный пакет, забинтовал голову и посмотрел в окошечко — маленькое окошечко, но просунуться можно. Оказалось, что уже рассвело.

Вывели его на допрос. Шел по каменным ступеням, потом по деревянным. Прошли длинным коридором и вошли в комнату… В комнате — немецкий офицер и гражданский в нагольной шубе. Гражданский заговорил с ним по-болгарски. Полегчало. Подумал: «Раз есть болгарин, другое дело». Спросили, как зовут.

— Нурудин Карафеизов.

Гражданский почесал за ухом:

— По голове твоей узнал, что ты турок. — Потом что-то сказал офицеру по-немецки, и оба засмеялись. Посмеявшись, болгарин спросил: — Из какого ты полка?

Нурудин раскрыл рот, делая вид, что не понимает.

— Тебя спрашиваю, дубина! — повторил тот. — Из какого полка?

— Не понимаю…