Тара Вестовер - Ученица. Предать, чтобы обрести себя

Появился доктор Керри. Он сообщил, что нас приглашают на экскурсию по церкви. Нам даже позволят подняться на крышу. Началась небольшая суматоха, мы сдали подносы и следом за доктором Керри потянулись к выходу. Когда мы проходили через двор, я держалась позади.

В церкви у меня перехватило дыхание. Зал, если подобное пространство можно было назвать залом, оказался колоссальным, он мог бы вместить в себя целый океан. Нас провели через небольшую деревянную дверь на узкую винтовую лестницу с бесчисленными каменными ступенями. Наконец лестница вывела нас на крышу, крутую, в форме перевернутой буквы V, окруженную каменными парапетами. Дул сильный ветер, по небу ползли облака. Вид с крыши открывался прекрасный: миниатюрный город казался крохотным рядом с колоссальной церковью. Я обо всем забыла, забралась на самый верх и прошла по коньку, любуясь извилистыми улочками и каменными дворами.

– Ты не боишься упасть? – раздался голос рядом со мной.

Я повернулась. Это был доктор Керри. Он последовал за мной, но неуверенно держался на ногах, чуть не падая при каждом порыве ветра.

– Мы можем спуститься, – сказала я.

Я пробежала по коньку к плоской площадке возле башенки. Доктор Керри последовал за мной, но походка его показалась мне странной. Вместо того чтобы идти лицом вперед, он развернулся и двигался боком, как краб. Дул сильный ветер, и я предложила профессору руку на последних шагах. Он ее принял.

– Я сделал интересное наблюдение, – сказал он, когда мы спускались. – Посмотри: вот ты стоишь, выпрямившись, заложив руки в карманы. – Он жестом указал на других студентов: – А они? Видишь, как съежились? Видишь, как они жмутся к стене?

Он был прав. Несколько студентов рискнули подняться на конек, но сделали это очень осторожно, так же неуверенно, как доктор Керри. Они с трудом удерживали равновесие под порывами ветра. А все остальные крепко держались за каменный парапет, согнув колени. Казалось, они не понимают, идти им дальше или ползти.

Я подняла руку и оперлась о стену.

– Тебе не нужно этого делать, – сказал профессор. – Я не собирался тебя критиковать.

Он помолчал, словно не зная, следует ли говорить дальше.

– Все проходят путь перемен, – наконец продолжил он. – Другие студенты были спокойны и расслаблены, пока мы не поднялись на высоту. Здесь они чувствуют себя некомфортно, на грани. Ты же совершила обратный путь. Я впервые увидел тебя в твоем мире, ты стала собой. Это чувствуется в твоих движениях: словно ты провела на этой крыше всю свою жизнь.

На нас обрушился очередной порыв ветра, и доктор Керри судорожно вцепился в парапет. Я отступила на конек, чтобы ему было удобнее устроиться за башенкой. Он посмотрел на меня, ожидая объяснений.

– Я часто работала на крышах, когда мы строили сеновалы, – пояснила я.

– Поэтому у тебя такие крепкие ноги? Поэтому ты спокойно выдерживаешь порывы ветра?

Я задумалась, потом ответила:

– Мне легко стоять на ветру, потому что я не пытаюсь бороться с ним. Ветер – это просто ветер. Эти порывы несложно выдержать на земле, значит, можно устоять и в воздухе. Разницы нет. Вся разница в твоей голове.

Профессор непонимающе смотрел на меня.

– Я просто стою, – пояснила я. – Вы все пытаетесь противостоять ветру, наклоняетесь, потому что высота вас пугает. Но шагать боком и скорчиваться неестественно для человека. Вы делаете себя уязвимыми. Если бы вы сумели справиться со своей паникой, ветер был бы вам не страшен.

– Для тебя он не страшен, – кивнул профессор.

Я хотела показаться ученой, но, похоже, доктор Керри увидел во мне опытного строителя. Другие студенты пришли из библиотеки, я же – со строительного крана.

На первой неделе нам прочли множество лекций. На второй неделе к каждому студенту прикрепили научного руководителя. Моим руководителем стал известный профессор Джонатан Стейнберг, бывший вице-ректор Кембриджа, автор многих книг и статей о холокосте.

Я чувствовала, что за мной наблюдают, словно само здание понимало: меня не должно здесь быть.

Впервые я встретилась с ним через несколько дней. Я ждала в приемной. Потом появился худой мужчина со связкой тяжелых ключей. Он открыл деревянную дверь в каменной стене. Я последовала за ним по винтовой лестнице в часовую башню, где находился его кабинет – светлая комната с очень простой обстановкой: деревянный стол и два кресла.

Садясь, я слышала, как кровь стучит в ушах. Профессору Стейнбергу было за семьдесят, но я не назвала бы его стариком. Он был очень гибким, во взгляде читалась жизненная сила и энергия. Говорил он размеренно и спокойно.

– Я профессор Стейнберг, – представился он. – Что бы вы хотели почитать?

Я что-то пробормотала об историографии. Решила изучать не историю, а историков. Думаю, мой интерес был вызван чувством несостоятельности, возникшим после того, как я узнала о холокосте и движении за гражданские права. Я поняла, что знания человека о прошлом всегда будут ограничены тем, что говорят ему другие. Знала, каково это – расставаться с заблуждением, заблуждением глобального масштаба, отказ от которого полностью меняет мир. Теперь я хотела понять, как великие хранители истории осознавали собственное невежество и ограниченность знаний. Мне казалось, что если я смогу принять, что их труды – не абсолют, а результат сложного процесса изучения и пересмотра, то мне удастся примириться с тем фактом, что история, какой она существует в представлении большинства людей, совсем не похожа на ту, которой меня учили. Отец мог ошибаться – и великие историки Карлейль и Маколей тоже могли ошибаться. Но из пепла их споров я смогу возродить мир, в котором буду жить. Поняв, что земля вовсе не земля, я надеялась научиться стоять на ней.

Впрочем, я сомневалась, что мне удалось объяснить это профессору. Когда я замолчала, профессор Стейнберг посмотрел на меня и спросил:

– Расскажите мне о своем образовании. Где вы ходили в школу?

Мне сразу стало трудно дышать.

– Я выросла в Айдахо, – выдавила я.

– И там вы ходили в школу?

Теперь я понимаю, что кто-то мог рассказать профессору Стейнбергу обо мне, наверное, доктор Керри. А может быть, он почувствовал, что я пытаюсь уклониться от его вопроса, и ему стало любопытно. Как бы то ни было, он не отстал от меня, пока я не призналась, что никогда не ходила в школу.

– Роскошно! – сказал он, улыбаясь. – Я словно оказался в пьесе «Пигмалион» Бернарда Шоу.

Два месяца мы каждую неделю виделись с профессором Стейнбергом. Я читала только то, что мне велели, будь то книга или страница.

Никто из профессоров университета Бригама Янга не проверял мои сочинения так, как профессор Стейнберг. От его внимания не ускользала ни одна запятая или точка, прилагательное или наречие. Он не делал различий между грамматикой и смыслом, между формой и содержанием. Плохо написанное предложение – это плохо продуманная идея. По его мнению, синтаксические конструкции требовали той же логики.