Тара Вестовер - Ученица. Предать, чтобы обрести себя

Путешествие было долгим и тяжелым. Когда они добрались до Айдахо, до мормонского поселения Ворм-Крик, мать Анны тяжело заболела и оказалась на грани смерти. Последним ее желанием стало еще раз увидеть дочь. Отец написал Анне, умоляя ее любыми средствами приехать в Америку. Анна была влюблена и собиралась выходить замуж. Но она бросила в Норвегии своего жениха и пересекла океан. Мать ее умерла, прежде чем Анна достигла берегов Америки.

Семья находилась в отчаянном положении: денег на то, чтобы отправить Анну обратно к жениху, не было. В эти нелегкие для семьи времена священник убедил девушку выйти замуж за богатого фермера, став его второй женой. Первая жена фермера была бесплодной. Когда Анна забеременела, женщина преисполнилась к ней лютой зависти. Анна боялась за своего ребенка. Она вернулась к отцу, где родила двойню, но суровую зиму пережил только один из близнецов.

Марк все еще ждал моего ответа. Потом сдался и пробормотал то, что должна была сказать я. Он сказал, что сам толком не понимает, но точно знает: полигамия – это принцип, установленный Богом.

Я кивнула. Произнесла нужные слова и уже ожидала привычной волны унижения при виде образа, который давно поселился в моем разуме: я, одна из многих жен, стою за спиной безликого мужчины. Но образ не появился. Я погрузилась в собственный разум и обнаружила там новое убеждение: никогда не стану одной из жен. Внутренний голос произнес эти слова с абсолютной убежденностью. От этих слов я задрожала. А что, если так решил Бог? «Ты все равно не сделаешь этого», – ответил внутренний голос. И я знала, что так и будет.

Я снова подумала об Анне Матеа. Я думала о том мире, в котором она, повинуясь пророку, смогла покинуть своего любимого, пересечь океан, вступить в брак без любви, стать второй женой, а потом похоронить первого ребенка, для того чтобы ее внучка в двух поколениях пересекла тот же океан неверующей. Я была наследницей Анны Матеа: она подарила мне свой голос. Но почему же она не подарила мне своей веры?

Меня включили в шорт-лист на получение премии Гейтса. В феврале в Аннаполисе должно было состояться собеседование. Я не представляла, как к нему подготовиться. Робин отвезла меня в Парк-Сити, где находился дисконтный магазин фирмы Ann Taylor. Робин помогла мне выбрать темно-синий брючный костюм и подходящие туфли-лоферы. У меня не было сумочки, и Робин одолжила мне свою.

Арифметика была болезненной: грустно было понимать, что в божественном представлении один мужчина равен бесчисленному множеству женщин.

За две недели до собеседования в университет приехали мои родители. Они никогда прежде не навещали меня, но сейчас заехали по пути в Аризону, и мы решили вместе пообедать. Я пригласила их в индийский ресторан, который находился напротив моей квартиры.

Официантка потрясенно уставилась на лицо моего отца. Когда же она увидела его руки, глаза у нее расширились от ужаса. Отец заказал половину меню. Я сказала, что трех блюд будет достаточно, но он подмигнул и сказал, что деньги – не проблема. Известие о чудесном исцелении отца распространилось по округе, и клиентов у них стало очень много. Мамины настойки и мази покупали все повитухи и целители.

Мы ждали, когда принесут еду. Отец спросил меня о занятиях. Я ответила, что учу французский язык.

– Это язык социалистов, – сказал отец и двадцать минут читал мне лекцию по истории ХХ века.

Он сказал, что еврейские банкиры в Европе подписали тайное соглашение, чтобы развязать Вторую мировую войну, и заставили американских евреев заплатить за нее. Они придумали холокост, потому что мировой беспорядок принес им значительную финансовую выгоду. Они отправляли собственных сородичей в газовые камеры ради увеличения своего богатства.

Подобные идеи были мне знакомы, но я не сразу вспомнила, где слышала о них. Об этом рассказывал доктор Керри, когда говорил о «Протоколах сионских мудрецов». В «Протоколах», опубликованных в 1903 году, рассказывалось о тайной встрече влиятельных евреев, стремящихся к мировому господству. Было установлено, что это обычная фальсификация, но книга все равно распространялась и усиливала антисемитские настроения вплоть до Второй мировой войны. Адольф Гитлер писал о «Протоколах» в «Моей борьбе». Он утверждал, что эта книга – исторический документ, который показывает истинную природу евреев.

Отец говорил громко: на горе это было нормально, но в маленьком ресторане его голос буквально гремел. Люди за соседними столиками перестали разговаривать и слушали его. Я уже жалела, что выбрала ресторан так близко от дома.

От Второй мировой войны отец перешел к ООН, Евросоюзу и неизбежной гибели мира. Он говорил так, словно три этих понятия были синонимами. Нам подали карри, и я переключилась на еду. Мама тоже устала от проповеди и попросила отца поговорить о чем-то другом.

– Но мир гибнет! – буквально прокричал он.

– Конечно, гибнет, – спокойно ответила мама. – Но давай не будем говорить об этом за ужином.

Я отложила вилку и изумленно уставилась на родителей. Из всего странного, что произошло за последние полчаса, эти мамины слова потрясли меня больше всего. Все, что делали родители, всегда казалось мне разумным, подчиненным понятной логике. Возможно, все дело было в месте: Олений пик был их миром и скрывал их. По крайней мере, поглощал их шум. Но здесь, совсем рядом с университетом, они казались настолько нереальными, что это уже граничило с мифом.

Отец смотрел на меня, ожидая моей реакции, но я уже ничего не понимала. Я не знала, кем мне быть. На горе я мгновенно превращалась в их дочь и последовательницу. Но здесь я не могла обрести тот голос, который сам собой появлялся в тени Оленьего пика.

Мы пришли в мою квартиру, и я показала родителям свою комнату. Мама распахнула дверь и увидела портрет Мартина Лютера Кинга: этот плакат я повесила четыре года назад, когда впервые узнала о движении за гражданские права.

– Это Мартин Лютер Кинг? – спросил отец. – Разве ты не знаешь, что он был связан с коммунистами?

Он прикусил странную ткань, образовавшуюся на месте его губ.

Ночью родители уехали. Я смотрела, как они уходят, а потом вернулась к своему дневнику: «Удивительно, как я могла всему этому верить, не испытывая ни малейших сомнений. Весь мир был не прав – прав был один только отец».

Я вспомнила о том, что жена Тайлера, Стефани, сказала мне по телефону несколькими днями ранее. Она сказала, что потребовались годы, чтобы убедить Тайлера позволить сделать прививки их детям. В глубине души он продолжал считать вакцины частью заговора медицинского истеблишмента. Вспомнив об этом сейчас, когда голос отца все еще гремел у меня в ушах, я удивилась своему брату. «Он же ученый! – написала я в дневнике. – Как он может не понимать этой паранойи!» Я перечитала написанное, и едкость уступила место иронии: «Вот опять! Есть ли у меня право смеяться над Тайлером, когда мне самой до сегодняшнего дня не сделали ни одной прививки?»