Александр Проханов - Певец боевых колесниц [сборник]

Подкопаев ко многим подходил, с одними раскланивался, с другими обменивался двумя-тремя словами. Бриллиантик в значке записывал разговоры, фиксировал лица.

«Подвиг, мы совершим подвиг», – думал Подкопаев, отыскивая и находя темно-бордовое платье, синие глаза, подвижную спину Вероники.

С ним поздоровались Камила Вовчек и Лаврентий Бак, сыгравшие недавно «политическую свадьбу». Камила сменила легкомысленное платье с открытой грудью на чопорный английский костюм, носила теперь очки в толстой оправе, как и подобает лидеру серьезной партии. Но Лаврентий Бак по-прежнему не стеснялся в выборе одежды, носил короткие, почти до колен, штаны, красные кроссовки, канареечного цвета пиджак и прическу «ирокез», слегка подкрашенную зеленым.

И уж совсем удивило Подкопаева появление здесь пресс-секретаря Президента, чей сипловатый простуженный голос давал отповедь любым посягательствам на главу государства.

«Боже мой! – переживал Подкопаев. – Сколько же их, предателей и заговорщиков! Все они накинутся на поверженного Президента и потащат его к фонарю!»

В дальнем углу зала в кадке стояло дерево, мединилла великолепная. Короткий ствол, кустистые ветви. Каждый лист, словно покрытый лаком, блестел на гибком стебельке и чутко вздрагивал, когда вблизи проходил человек.

Рядом с деревом расхаживал длинноногий Брауншвейг, похожий на черного журавля. А поодаль на невысоком помосте разместился Школьник со своими сподвижниками. Это были известные банкиры, нефтяные, алюминиевые и стальные короли, владельцы пароходств и морских портов, директора корпораций. Те, кто имел кодированные имена – Амиго, Леоно, Феррари, Альфонсо, Свантино.

Увидев Подкопаева, Школьник подозвал его:

– Я очень доволен вашей работой, Сергей Кириллович. Вы прекрасно справляетесь за вычетом маленьких просчетов. Но на ошибках учатся. – Он улыбнулся, протянул пальцы к золотому, усыпанному бриллиантами значку.

Пока Школьник поправлял значок, Подкопаев ужасался провалу и разоблачению.

Подошла Вероника, держа в руках серебряный микрофон. Поднесла к губам Школьника. Музыка смолкла. Все обратили лица на подиум.

– Господа, вы, явившиеся сюда, суть избранники. Ибо нас избрали и нам предоставили выбор. У виноградной лозы есть выбор – стать вином или украсить алтарь ложного бога. Суть ложного бога – безбожие. У стада есть пастырь. У стада, ведомого пастырем, есть выбор – выйти к тучным лугам или заблудиться в лесу и стать добычей волков. Звезды живут в созвездиях, деревья живут в рощах, люди живут в народах, народы живут в царствах. Россия – царь царств. Слуги царя суть царедворцы. Царедворцы те, кто имеет двор. Мы имеем двор, имеем звезды, имеем стадо, имеем лозу. Россия – лоза мира. Камень, на котором воздвигнем столп. Столп есть башня, обращенная не в небо, а в землю, оттого нерушима. Россия воздвигнет башню, обращенную в землю. К ней потекут народы, забудут свои языки и обретут единый язык. Язык башни, язык двора, язык царя, – Школьник произносил речь, похожую на заклинание.

Он преобразился, стал строен и широк в плечах. Чернобров, с белоснежным высоким лбом. Уста стали молодыми и алыми. Он был повелитель, был пастырь. Зал отозвался единым покорным вздохом. Послышался звон упавшего на пол бокала.

– Братья живут в братстве. Возлюбивший отечество любит отца. Отец есть царь, воздвигший башню. Всякий, посягнувший на башню, есть бык. Бык, он же пастырь, он же разрушитель, он же камень, упавший в реку и запрудивший поток. Разбивший камень есть спаситель. Убивший быка есть воин. Кто убьет быка, наречется царем. Кто расколет камень, угоден России. Угодный России есть угодник. Бык – царь лжи, негодный пастырь. Россия – стадо, ведомое быком. Отвергнем быка и спасем стадо. Разобьем камень и очистим поток. Ибо братья живут в братстве, и нет тех, кто сильнее братства. А тот, кто сильнее, есть царь.

Школьник умолк, оглядев завороженный зал. Подкопаев чувствовал, как оледенело сердце и он стал бесчувственен ко всякой боли. Школьник хлопнул в ладони. Люстры погасли. Стало темно. Только в дальнем конце зала пламенел очаг, и слышался треск поленьев.

Зажегся багровый прожектор, осветив середину зала, словно туда натекла лужа крови.

Послышались скрипы, звоны. В зал медленно, тяжело вкатили дощатый помост на колесах. На помосте высилась сварная железная рама. Под ней, опрокинутый на спину, с воздетыми ногами, лежал бык. Он был огромен, с дышащими буграми мышц, с запрокинутой рогатой башкой, на которой пучились налитые кровью глаза. Громко дышали розовые ноздри, из толстых губ вываливался шершавый язык. Ноги быка были прикованы к железной раме. Перевитые венами, набухли семенники. Слизистый, возбужденный корень содрогался.

Помост на колесах, толкаемый силачами в блестящих одеждах, остановился в багровом пятне прожектора. Было слышно, как звенят цепи, сипит бык. Камила Вовчек издала сдавленный стон.

Пахло хлевом, бычьей мочой, кислым железом и чем-то еще, чем, возможно, пахнут эшафоты.

Школьник простер к быку руки, возвышая стенающий голос:

– Имеющий сердце есть бык. Пронзивший сердце быка есть герой. Сердце быка есть камень, преградивший поток. Герой пронзает сердце быка, открывает потоку путь. Поток есть Россия, он – лоза, братство. Россия сбросила бремя быка, и бык, принявший сталь в сердце, вернулся в луга, вскормившие зверя.

В глазах Школьника исчезли зрачки, остались млечные бельма. Его голос напоминал ветер в стальной трубе, откуда веяло стужей.

Подкопаев видел, как в зал вбежал человек, похожий на танцора, в блестящем трико, голый по пояс, мускулистый, с черными кудрями. Почти половину лица покрывало родимое пятно. Было ощущение, что у него два лица, солнечное и ночное. В его руках сверкал острый длинный кинжал с костяной рукоятью. Танцор сделал несколько кругов по залу, изящно раскланялся перед Школьником. Просверкал над головой кинжалом. Подлетел к быку. Нацелил клинок в дышащий бок, в основание левой воздетой ноги. Приставил острие, обернувшись к собравшимся, как факир, перед тем, как показать искусный фокус. С силой ударил ладонью в торец костяной рукояти, вгоняя сверкающую сталь в тело быка. Сталь ушла в сердце. Бык ахнул, как человек. Бугры мышц заходили. Могучие ноги натянули цепи. Из-под клинка с шипеньем ударил красный пар, словно пробили бак с кипятком. Это излетала жизнь быка. Из дрожащего корня брызнуло раскаленное семя длинной млечной струей. Ударило в зрителей. Камила Вовчек была вся в клейкой горячей гуще. Старая правозащитница отирала лицо, сплошь залепленное жидким студнем. Обе женщины не спешили смахнуть с себя бычье семя. Камила облизывала губы, словно это был сладкий кисель. Правозащитница втирала семя в свои дряблые щеки.