Александр Проханов - Певец боевых колесниц [сборник]

Политологи вкушали мозг, складчатую белую мякоть, лежащую на подносе. Отрезали тонкие ломти и жевали. Их достоянием становились тайные помыслы вождя, его сокровенные планы, о которых политологи прежде только гадали.

Толстые запеченные губы быка достались журналистам, телеведущим, обозревателям газет и журналов. Тем, кто нес в народ мнения верховной власти, придавая этим мнениям убедительную и неопровержимую силу. Язык, шершавый, загнутый, как турецкий ятаган, был подан пресс-секретарю Президента, и тот обкусывал, обсасывал лакомство, поглядывая на Школьника, которого все видели будущим Президентом. К нему надеялся перейти пресс-секретарь, сохранив свою нынешнюю должность.

Подкопаев старался угадать символы этого ритуального поедания.

Блистательный гей, очаровательный кавалер, изнывающий в поисках достойного мужа, держал в руках бычий корень. Подносил ко рту, перебирал пальцами, будто играл на флейте.

Камила Вовчек с неистовым наслаждением впивалась в бычий семенник, из которого продолжало капать сырое семя.

Во рту известного галериста, устроителя скабрезных выставок, в его маленьком, затерянном среди пухлых щечек рту, застрял огромный бычий глаз. Жутко смотрело изо рта немигающее черное око.

Старая правозащитница обгладывала бычий хвост. Он падал из ее рук на пол, она, охая, нагибалась, поднимала хвост и снова начинала обгладывать.

Бык, извлеченный из огня, снятый с вертела, был рассечен на части. И каждая поедаемая часть несла в себе магический смысл – управляла стихиями, человеческими помышлениями, мировыми энергиями. Маги поедали не быка, а само мироздание, обретая над ним неодолимую власть.

Брауншвейг в изнеможении сидел на полу, прислонившись к стене, и спал. Мединилла великолепная медленно обретала зеленый цвет. Пол вокруг кадки был усыпан багряной листвой.

– Я больше не могу, – произнес Подкопаев, когда рядом с ним оказалась Вероника. – Я сейчас упаду.

– Отдыхай, – сказала она, снимая с его пиджака значок с россыпью бриллиантов. – Завтра я передам тебе флешку. Отправляйся к владыке Епифанию, передай флешку. Президент должен знать о заговоре.

Подкопаев пошел прочь из зала. Мимо танцора с родимым пятном на лице, который хватал острыми зубами куски мяса, насаженные на шампур.

Утром Подкопаев проснулся разбитым. Болели кости, мускулы. Во рту горчило. Он чувствовал себя отравленным. Вставать не хотелось.

Он пересилил себя, принял холодный душ, выпил бодрящий кофе. Подумал о Веронике, о ее плечах, с которых падало платье. О шелковой голой груди, которая нависала над ним, и он ловил губами маленькие, как вишенки, соски. О ее золотистых, упавших ему на глаза волосах. Эти жаркие жадные воспоминания вернули ему свежесть, и он поспешил на свидание с Вероникой.

Они встретились в метро на станции «Площадь Революции». Вагоны в блеске и звоне подлетали к платформе. Черная, как вар, толпа тягуче вливалась в вагоны, и ее откусывали резиновые губы дверей. Среди клубящейся толпы в арках застыли бронзовые красноармейцы, пограничники, краснофлотцы. Нос пограничной овчарки сиял как солнце от множества прикосновений.

Вероника появилась внезапно, выпорхнула из вязкой толпы.

– Ты серый. Нездоров? – она провела ладонью по его бровям и губам.

Он успел поцеловать ее пальцы.

– Как я выдержал вчера, я не знаю. Несколько раз я был готов упасть. Этот страшный запах парной человечины!

– Не мудрено. Вчера тьма была такой силы, что фонарные столбы вокруг «Крокус-Сити» расплавились и согнулись, как пластилиновые.

– Как Президент выдерживает эти удары?

– Школьник сказал, что у Президента ночью случился инфаркт. Он помещен в закрытую клинику.

– Боже правый, они его добьют! Ты принесла флешку?

– Вот она. – Вероника извлекла из сумочки маленькую хромированную флешку. – Здесь – твоя вчерашняя запись. Найди возможность и передай ее владыке Епифанию. Он сообщит о заговоре Президенту.

– Сегодня же передам, – сказал Подкопаев, боязливо принимая флешку, ибо в этой крохотной хромированной капсуле таился окровавленный бык. Черный бычий глаз, который обсасывали плотоядные губки галериста. Бычий семенник, в который вгрызались острые зубы Камилы Вовчек. И был страх, что одно неосторожное движение, и вместо электрички из туннеля покажется деревянный помост с быком.

– Я передам Епифанию флешку, и мы уедем туда, где нас не достанут злые деревья. Поедем в марийские леса, где деревья добры, возвышенны и наивны, как и сами марийцы. Они ходят в священные рощи и поклоняются солнцу, воде и ветру.

– Уедем, мой милый, мой герой. Теперь, когда мы совершили наш подвиг, уедем в марийские леса к добрым деревьям.

Она снова скользнула ладонью по его бровям и губам и исчезла. Ее поглотил вагон и со звоном унес в черный туннель. А Подкопаев заспешил на встречу с владыкой Епифанием.

Монастырь, где служил настоятелем владыка Епифаний, находился в центре Москвы, среди каменных теснин, людских толпищ, автомобильных пробок. Он был окружен ресторанами, ночными клубами, магазинами, торгующими роскошью. Но едва Подкопаев, осенив себя крестным знамением, вошел в монастырские ворота, как стихли шум, раздражающий блеск, неумолчная городская суета. Незримая стена заслоняла монастырь от мирских треволнений. Обитель граничила не с городом, а с небом. В небо уплывали главы и кресты, из неба свет проливался в глаза монахов и прихожан. К небу обращали свои соцветия дивные цветы, словно тянулись к другим цветам, небесным.

У входа в архиерейские палаты суровый служитель сообщил Подкопаеву, что владыка не может его принять, ибо беседует с другими владыками из отдаленных епархий. А сразу после беседы отправляется в храм Новомучеников, где станет служить.

– Неужели у владыки не найдется одной минуты для меня? – горестно произнес Подкопаев.

Служитель посмотрел на Подкопаева с укоризной, как на человека, случайно забредшего в монастырь, не понимавшего весь строгий распорядок монастырского служения.

– Попробуйте подойти к владыке, когда он будет проходить в храм. Может, на ходу успеет с вами пообщаться.

Подкопаев стал дожидаться выхода владыки, ропща на монастырский уклад, который своим распорядком отвергает живую страстную весть, способную сотрясти мир.

Он остановился возле розария. Там цвели и благоухали дивные, взлелеянные монахами цветы. Этот розарий звался «царским». Розы носили имена убиенных Государя Императора, царицы, трех целомудренных принцесс и царевича. Розы Царь и Царица были алыми, пунцовыми, исполнены благородного величия. Три чайных розы были царевнами, нежные, утонченные и прелестные. Царевич был белой розой, восхитительной в своем одиноком цветении, в своей целомудренной белизне.