Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

Упрекать себя за Славу она, впрочем, поторопилась. Появлялся он возле ее дома еще несколько раз, однажды зашел даже домой и в тот момент смахивал на кота, которого первого запускают в новую квартиру; не проронив и десятка слов, выпил две кружки чая, сходил в туалет, полистал старые подшивки «Роман-газеты». Видела Лена Славу и, что называется, в дикой природе, когда проезжала на трамвае или маршрутке по Космонавтов, а веселый и даже болтающий что-то мальчик шел в компании одноклассников, или, опять же веселый, чуть не прыгал от Красноармейской с кипой цветных комиксов под мышкой.

С печалью и муками совести по поводу бабушки тоже все было не так просто. Вроде бы куда уж проще: мучайся да страдай сколько влезет, если имеется такая потребность. Но когда мама, видно решившись, заявила, что, наконец, нашла свое счастье и собирается съезжать и что если бы не бабушка, то давно бы уже у Лены был новый папа, да что там: почти после траура по папе старому новый папа бы появился, — Лена была несколько потрясена. «Да у нас и с Витей все было бы гораздо лучше, если бы не она, — непонятно, в сердцах или правда так думая, сказала мама. — Что бы ни делал человек, если она рядом была, не могла, вот, от язвы какой-то удержаться никогда. Ни разу не удержалась. Лампочку ли он ввертывал, газ ли под чайником зажигал, просто сидел, смотрел ли телевизор или читал. Даже не представляю, как он голову ей не проломил, а просто умер. Это ж надо, на поминках заявить, что он теперь будет валяться, как всегда и хотел. И зарабатывал-то он мало, и с друзьями-то слишком много времени проводил. Или все дома сидел, будто других дел нету. И от паяльника-то припоем воняло. На всех ее хватало. На меня, на деда. Только ты у нее солнышко была в окошке. Не знаю, что в ее представлении „солнышко“ было. Ой, а как ребенок воспримет нового мужчину в доме, ты подумала? А вдруг он ее изнасилует?» Произнеся эти слова бабушки, мама скрипнула зубами, ноздри ее гневно затрепетали. «А как она деда поддевала словечками своими? Вот уж кто с ней дольше всех выдержал и не свихнулся. Хотя свихнулся, конечно, потом, но это он нормально так вытянул столько лет. Удивляюсь, как его живым на небо не взяли. Попрекала человека тем, что он латынь преподает. А сама кто? Ленинской экспозицией в музее заведовала! Это, что ли, профессия?» Видно, давно мама сдерживала этот монолог, проговаривала его про себя перед сном или по пути на работу и обратно, потому что пускай и произносила слова достаточно спокойно, некоторые вырывались из нее с присвистом и шипением паровозных поршней: «Знаешь это кино дебильное с Гундаревой, где она говорит, что мамой работает? Там еще один из выпускников начинает проект свой на доске рисовать — город будущего. Так на этом моменте мама над отцом начинала подтрунивать, дескать, о, такой же: никакого толку. Она ведь и сама не знала, какой толк ей нужен. Скорее всего, какой-нибудь вахтовик с пудовыми кулачищами, но чтобы он всегда дома был и был культурный, при этом не пил. Вот этим она людей и разрывала близких как хотела, потому что чувствовала свою правоту какую-то и умела эту правоту показывать с высоты какой-то собственной. Правда, жалко, что ты не родила, все внимание на малыша, а ты бы хлебнула за то, что дверью не так хлопнула, что форточка на сантиметр больше открыта, чем надо — ребенок простудится. Но если в следующий раз так же, как она, форточку откроешь, метку даже сделаешь карандашом, чтобы не ошибиться, то все равно слишком широко. А еще форточка могла быть открыта слишком мало, так что ребенку душно. Молоко слишком горячее, слишком холодное».

И Лена в глазах бабушки становилась постепенно далеко не безгрешной оказывается: бабушка считала, что Лена чем-то упарывается. Вместо того чтобы спросить прямо, она ждала, когда Лена уснет, и проверяла ее вены, карманы, сумочку, обыскивала декоративные жестяные банки для приправ, из которых занятыми всегда были только емкости с надписями «Сахар», «Соль», «Перец». Стишки исключались, потому что бабушка считала Лену бездарной во всем и не имеющей художественного и какого-либо другого вкуса (Ты вспомни, что за кофту с пуговицами ты в школу таскала). Так что неизвестно, до чего дошли бы отношения в доме, проживи бабуля еще год-два.

Мама собиралась начать жизнь с другим человеком, который бы совсем не напоминал ей о прошлой семье вообще никак, поэтому она решила на время дистанцироваться от последнего обломка ее старой семьи в лице Лены. «Нам нужно пожить отдельно, может, позже отойду от этого привкуса, а сейчас, извини, не могу, не могу», — сказала мама.

Кажется, она пыталась задеть и Лену этими злыми словами, будто Лена шла прицепом и к бабушке, и к другим неприятностям, сама с рождения сознательно портила маме все, однако изумление маминой неожиданной речью и потом даже пересиливало все остальные чувства, пока не заместилось то и дело возникавшим желанием посадить дочерей и мужа напротив, высказать им все, что она думает о всей их жизни на самом деле.

На знакомство с родителями будущего мужа Лена, так уж получилось, пришла под остатками сильного ривера, который помог спокойно и доработать неделю и провести собрание; Лене показалось, что стишок выручил и тут, поскольку суета родителей, шутки почти свекра про семеро по лавкам Лену могли слегка задеть, это как-то отразилось бы на ее лице, не очень хорошо бы вышло.

Шутки, впрочем, задевали ее не сильно, гораздо неудобнее были вопросы, как она оказалась в Екатеринбурге, почему переехала, неужели школы там не так хороши, чтобы Лена не могла учить там детей, зачем было тратить деньги на размен с доплатой, чтобы переезжать на окраину. Задавались вопросы из чистого любопытства, совершенно безобидным тоном (не специально безобидным, а и правда без двойного дна), было видно, что Лена родителям благоверного понравилась, им просто интересно было узнать о ней побольше, чтобы подкрепить первое впечатление еще чем-то. И Лене родители жениха стали симпатичны с первого взгляда, было в их доме что-то светлое, не было лишнего хлама по углам, не стояли на шкафу коробки из-под бытовой техники, подоконники были без цветов. Не увидела Лена полки с книгами, впрочем, висеть или стоять эта полка могла и в другой какой-нибудь комнате. Сразу было видно, что это не Ленина дикая семья, по крайней мере, не такая дикая — без внутреннего напряжения, выражающегося шутками дрожащим от сдерживаемой, внезапно подкатывающей ненависти голосом.

Разумеется, Лена не могла рассказать всей правды. Что устала от здоровающихся с ней дворовых пьяниц, от их почему-то виноватого вида, факт знакомства с несколькими из них почему-то стал угнетать быстрее, чем она это ожидала. Она с удивленной злостью отмечала, что они не забывают, что Лена с ними знакома. Устала здороваться с участковым, который всегда приветливо кивал, приветливо здоровался с ней его сын, вроде и вовсе не глядевший в ее сторону, когда Лена была у них в гостях. Жена участкового так и вовсе долгом своим считала расспрашивать Лену о делах и делиться рассказами о делах собственных, может быть, рассказывала всегда одно и то же, Лена не знала, стоило жене участкового заговорить — внимание отказывало Лене, почти сразу превращало слова женщины в словесный ровный шум, доносившийся как бы из-под воды. Докучливая болтовня женщины, в принципе, была переносима, а вот при виде участкового и его сына, будто рифмовавшихся со Снаружем и его сыном, Лена чувствовала тоску, похожую на мерный ход винта Архимеда где-то в районе солнечного сплетения.