Пал Сабо - Пядь земли

Время движется к вечеру, и наступает момент, когда чувствует Красный Гоз: силы у него кончились. Многовато для первого раза… да еще без передышки. Садится на дамбу, то на воду смотрит, то на поле. Закуривает. Следы полива на земле видны, а на самой кукурузе — пока не очень. Это позже скажется, ночью, когда поднимется влага в стебель, в листья, в початки… А солнце жжет все беспощаднее. Там, где тень падает от кукурузы, земля еще темная, а на солнце уже и следов не осталось от вылитой воды. Особенно там, где начинал он поливать!

Нет, так не годится. По-другому надо. Вечером надо запускать насос или колесо: ночью не высушит воду солнце. Вся в землю уйдет… А то еще… хо-хо! Воду можно просто пустить в канавку…

Несколько минут отдыха, еще одна цигарка — и опять ощущается сила в руках. Словно неделю отдыхал, лежал кверху пузом. Когда там еще колесо будет или насос. Пока остается надеяться вот на это ведро… Поехали дальше.

Как и рассчитывал, к заходу солнца вылил он на кукурузу ведер двести воды, а полил всего около ста саженей. Ничего, на сегодня хватит.

Надо посмотреть, что будет с кукурузой ночью.

Стоит на дамбе, под ногами грязь от выплеснувшейся воды; а со стороны прудов два человека подходят, господского вида, с ружьями. Между прудом и каналом, в углу, стоит помещичья пролетка. Пролетка стоит, господа идут. Один — управляющий, другой — инженер из Водного хозяйства. Смотрит Красный Гоз, чувствует: что-то не так, а что, об этом не хочет думать. Господа подходят.

Останавливаются возле лужи на дамбе, разглядывают лужу, следы сапог в ней, ступеньки на обоих склонах дамбы, тропинку, уводящую в кукурузу… Наконец управляющий говорит:

— Вы что здесь делаете?

— Я-то? Теперь — ничего. Теперь отдыхаю.

Тут говорит инженер:

— Вы, сосед, спрашивали у кого-нибудь разрешение?

— Разрешение? Это на что же?

— На что? На воду. Вода не вам принадлежит, а Водному хозяйству.

— Вот эта вода, которая течет просто так?

— А эта вода… государству принадлежит. Словом, разрешение нужно, сосед. Как вас зовут-то? — и лезет в карман. Ружье на плечо вешает. Вынимает блокнот, карандаш. Смотрит на Красного Гоза выжидающе.

Красный Гоз усаживается на землю. Колени поднимает, смотрит на инженера боком, исподлобья.

— Меня как зовут? Тогда начнем с самого начала. Как вас, значит, зовут?

У инженера глаза лезут на лоб. Растерянно вертит он в руках карандаш… Плохо дело. Если управляющий не выручит… Выручает управляющий.

— Вы, Йошка, не умничайте. Вода ведь не ваша, верно? И канал Водному хозяйству принадлежит, это тоже ясно. Вы нанесли ущерб каналу! За это отвечать придется. Согласны отвечать?

Красный Гоз молчит. Смотрит на них и молчит. Глубокая печаль переполняет его: значит, все напрасно? Значит, нет выхода? И ничего не остается, кроме как по воскресеньям ходить в церковь, помогать священнику выпрашивать дождичка? А кукуруза пусть горит и картошка… Пусть сохнет, трескается земля… и можно идти обратно в землекопы!…

И другие мужики могут идти, куда глаза глядят. Пусть бродят с пустым животом по полям — помощи ждать неоткуда.

— Вот что, господа, оставьте меня в покое.

Кажется инженеру, что теперь на его стороне сила.

— Ну-ка, говорите быстро имя, а то…

Вскакивает Красный Гоз. Не на ноги опираясь и не на руки, а как бы всем телом. Ведро, которое до сих пор спокойно стояло рядом, уже мечется у него в руке, гремит, словно смеется злобным жестяным смехом; ужасом наполняет инженера этот грохот, кажется ему, что сейчас это ведро будет у него на голове. Соскакивает он с дамбы. Оглядывается еще раз и идет торопливо, прислушиваясь к бешеному стуку сердца. Почти бежит к пролетке. Управляющий пока стоит, как ему и полагается.

— Ну ладно, Йошка! Запомните этот день!

— Уже запомнил. Все в порядке.

Управляющий тоже уходит. Красный Гоз нерешительно раскачивает ведро, потом погружает его в воду…

Нет в деревне мужика, кто, встав на рассвете, не взглянул бы на небо: будет сегодня дождь? Да все напрасно. День идет за днем, и нет между ними разницы. По небу порой пробежит облачный лоскуток — видно, оторвался от других, отстал или заблудился… И опять все по-старому. Жара. Телеги на дорогах чуть не по ось тонут в пыли; особого смысла нет в поле выезжать — да и дома нечего делать. Разве что навоз сушить. На зиму… Этот скудный, засушливый край дает целой большой деревне не только хлеб, мясо, а еще и топливо на зиму. Кизяк. Словом, все отдает, что может. И ничего не получает взамен, лишь дает. А теперь этот край — словно мать, которой надо кормить младенца, а молоко пропало. Что ему делать? Нечего… если завтра не будет дождя. А есть уже такие поля кукурузы, картошки, которым и дождь не поможет.

Дождя все нет. Нет и нет.

У кого земля пониже, возле лугов, тем еще ничего: хоть обильного урожая ждать нечего, да что-то все же будет. А что делать тем, у кого земля выше? Разве что в воскресенье в церковь отправиться… Красному Гозу в церкви пока нечего делать. Да и времени на это нет у него. Он свое поле поливает. Только теперь уже не руками вытаскивает воду, а журавлем, вроде колодезного. И льет воду в желоб, сколоченный из двух досок. И не из самого канала берет воду, а из колодца, выкопанного рядом. Конечно, в колодец вода поступает опять же из канала, из-под дамбы.

Там, куда достает вода, кукуруза словно помолодела и картошка зацвела; поле у Красного Гоза — будто оазис в пустыне. Колодец — в глубину всего-навсего четыре штыка. И все же словно бездонный он, вода в нем не кончается. Черпай себе да черпай целый день…

В среду, ближе к вечеру, старый Чер бредет по краю поля; подходит к Красному Гозу, останавливается.

— Э… ты что, сынок, делаешь? — и смотрит то на колодец, то на кукурузу.

— Да… сами видите, дядя Михай… — и продолжает работать. Погружается в воду ведро, скрипит журавель… Журавель этот сколочен наскоро из ствола акации да из длинной жерди; на ней и висит ведро.

— Эй, сынок, вот не подумал бы… — и, не досказав, быстро уходит.

А еще через полчаса старуха идет через поле, далеко обходит коровье стадо (быка боится). Старуха маленькая совсем, скрюченная. Руки под передником спрятаны. Ракель это, жена Габора Тота. Недалеко отсюда, возле дороги, на Герцогской пустоши, есть у них добрый кусок земли. Туда она и направляется. Вместе копили они с Габором деньги на эту землю. И покупали вместе. И записана она на них обоих. Пшеница там посажена, да овес, да на одной трети — кукуруза. Кукуруза по нынешнему лету неплохая. И посадили рано, и обрабатывали хорошо; только, понятно, засуха и ее не пощадила.

Идет она напрямик через жнивье, которое начали было пахать, да так и не вспахали: плуг не брал пересохшую землю. Уж она им сколько говорила: мол, докончить надо, не бросать, хоть и трудно. Да все впустую. Никто ее не слушает. Никому она не нужна. Ни сыновьям, ни работникам, ни Габору…