Пал Сабо - Пядь земли

— На сколько человек готовить, Мари? — спрашивает вдова Пашкуй у Мари Чёс. Хорошо еще, что их двое. По крайней мере не с нее одной спрос.

— А… вам лучше знать, тетя Пашкуй. Вы тут с самого начала. А я здесь так… сбегай туда, принеси то…

— Полно, полно тебе, Мари, что ты такое говоришь? Ты такая же, как и я, тебе столько же доверено.

— Да нет, я не потому, тетя Пашкуй. Вот еще. А только я ведь и вправду не знаю. Не знаю даже, сколько домов звали, кто на чиге был, кто не был, потом — пригласили ли господ… Одним словом, ничегошеньки не знаю.

— Ну да… уж это-то все я знаю. Я здесь точно была, — успокаивается вдова. Не пострадал ее авторитет, стало быть.

А если и пострадал, так бабы это дело легко поправили. Потрещали, потарахтели — и сошлись на том, что придет человек сто пятьдесят или сто шестьдесят.

— Да посудомоек не забыть, — напоминает одна.

— Правда, и посудомоек…

— Да музыкантов, да соседей. Которые не могут прийти… — говорит другая.

— Верно, на этих тоже надо готовить.

Короче говоря, двести человек, наверное, наберется. Однако тогда не хватит, пожалуй, кур на всех. Ведь кто курицу прислал или даже двух, тот и сам на свадьбе есть будет. Придется еще штук пятнадцать-шестнадцать хозяйских прибавить.

— Эй, Ракель, иди-ка сюда! — машет вдова Пашкуй хозяйке.

Та будто чувствовала — все утро подальше держалась от колодца. Но теперь не отвертишься: пришлось подойти.

— Ну, чего вам?..

— Слышь-ка, надо бы еще кур, штук шестнадцать-восемнадцать.

— Чего? Шестнадцать? Черта вам с рогами, а не шестнадцать кур! Ишь, придумали. Может, уж всех до единой зарежем, коли на то пошло? Что принесли, то и будут есть. Мы двух овец закололи, хватит. Пусть баранину едят.

— Съедят и баранину, не бойся. Только и курятины надо нажарить, чтобы каждому досталось хотя бы по одному-два куска.

Да разве со старухой договоришься! У нее одно на уме: как можно столько птицы за раз извести? Где такое видано? Куры-то сами собой, что ли, заводятся, от грязи, как мухи? Сколько с каждой намучаешься, пока вырастишь. И яйца-то переворачивай, и наседку сними, покорми, опять посади, и цыплятам корм особый готовь… Ходи за ними, как за малыми ребятами, оберегай. Чтоб хорек или другой зверь не загубил. Чтобы ворона не утащила… И вот те на: вынь да положь им шестнадцать кур!..

— Ну нет, так нет… тогда и меня здесь нет, — говорит Мари Чёс и снимает с себя передник.

— Да ты что это, Мари?..

— Нет, нет, я ничего… Что зря разговаривать? Захотели от кошки лепешки, от собаки блина, — раскипятилась Мари. Увидишь ее в эту минуту и не поверишь, что три года училась она в гимназии.

Вдова тихо радуется про себя: уйдет Мари Чёс и останется она главной поварихой… Но тут старый Тот заметил, что у баб неладно что-то, и подошел.

— Что у вас такое?

— Да вот… птицы не хватает, надо еще хотя бы штук двадцать, — говорит Мари, поправляя юбку. Ей здесь делать нечего. Позору не оберешься с такими хозяевами…

— Коли надо, так берите. Тридцать берите. Или сорок. Всего должно быть вдоволь, чтоб никто потом не жаловался…

К свадьбе этой Жирный Тот готовится так, будто всю жизнь ради того лишь мучился, из кожи лез, недоедал, недопивал, богатство наживая, чтобы теперь-то уж наконец хоть раз попраздновать: одна рука в меду, другая в патоке. Вина приготовлено много; стало быть, пусть и еды будет до отвала. Чтоб никто не сказал после, что, мол, Габор Жирный Тот такой да сякой…

Словом, хозяин навел порядок. Мари Чёс снова передник повязывает, юбку подтыкает. Нож точит о бидон и идет к скирдам. Бабы — за ней.

Куры бьются, вырываются, кричат; пух летает в воздухе, будто метель вдруг поднялась.

Появляется на крыльце Ферко, жених, с наусниками, без пиджака. Волосы гладко зачесаны назад и блестят. Намазал он их какой-то помадой. Обратно в дом возвращается; места себе нынче не находит. Шафер торопливо идет по веранде в кладовую, оттуда спешит еще куда-то. Снуют люди туда-сюда, челноками.

Пирошка показывается в распахнутых воротах; оглядев двор, направляется к матери. Вдова откладывает курицу, которую ощипывала, идет ей навстречу.

— Ну, встали они? — спрашивает вполголоса.

— Встали. Есть хотят. Что им дать-то?

Правда, что им дать? Живет вдова не на широкую ногу, лишь бы им двоим с дочерью хватило. А теперь Геза этот непутевый на них свалился, да еще не один. И на улицу не выгонишь: тоже ведь люди. Потом, родственник все же. И вообще что-то такое чувствует вдова в последние дни, будто прочитанные романы вдруг взяли и ожили…

— Ты иди домой. Поесть я пришлю с работником. Да чтоб сегодня из хаты и носа не показывали. А завтра уж пусть идут на все четыре стороны…

Пирошка без лишних слов отправляется обратно, а мать кричит ей вслед так, чтобы и другие слышали:

— Пирошка! Ты сама-то не опаздывай. Будь здесь часам к одиннадцати, к началу свадьбы…

Ну вот, и с Гезой все в порядке. Не растерялась. Да и не было еще таких дел, где бы она маху дала. Смотрит: не перешептываются ли бабы, глядя вслед Пирошке. Потом идет к хлеву искать Балинта Сапору. Нынче она распоряжается здесь, будто в собственном доме. Балинт в сене роется под своей подстилкой; увидев вдову, быстро расправляет одеяло.

— Ты что делаешь, Балинт?

— Трубку вот потерял, ищу…

— Ну-ну, ладно… слышь-ка, сходи к нам домой, отнеси кусок сала, есть там кое-кто…

— Кто?

— Геза. Да смотри, чтобы хозяин не узнал, не ровен час, прибьет он его.

— Геза вернулся? Ух ты… — не любил его Балинт до этой истории. А теперь… Теперь для него нет человека лучше Гезы. И вообще приятно, когда кого-нибудь выручаешь; особенно если за чужой счет. Набрав вина, сала, калачей, отправляется Балинт Сапора к дому Пашкуй.

Время идет; солнце вышло из-за крыши соседнего дома, дорожку перед верандой растопило. Ходят люди, месят снег, и вот уже по всему двору слякоть. Пинцеш песок сыплет, чтоб не очень было грязно; бабы кончили с птицей, таскают ее в дом. Тут и Лайош Ямбор, второй сват, появляется в воротах, заглядывает во двор, потом заходит не спеша. После шафера он здесь первый гость, вот и явился пораньше, чтоб, избави бог, не опоздать. Идет с важным видом, будто и свадьба-то ради него устроена; только никто его вроде и не замечает; мимо проходят, а иные еще и заденут плечом. Не забыли люди, как он девчонку облевал в день помолвки. Только не такой Лайош Ямбор человек, чтобы обижаться по пустякам. То с одним, то с другим заговаривает — так постепенно и до угловой горницы добирается, где на столах уже вино поставлено с калачами.

— Садитесь, дядя Лайош, — говорит шафер и поскорее наливает ему стакан вина, а сам уходит. Смотрит Лайош Ямбор на стакан, смотрит, потом берет и выпивает его до дна. Для порядку, чтобы не стоял зря.