Пал Сабо - Пядь земли

— Слышь-ка, кореш, идем, отольем немного, — говорит Лайош Виг дружку своему, Тарцали. Поднимает ногу, подхватывает ее под коленом, через лавку переносит. Выходит. Потому что скоро его очередь песню заказывать. И можно быть спокойным: не вернется, пока не минует его эта очередь.

А кореш его, Имре Тарцали, упрямо в стол глядит, не шевелится. У него-то деньги есть. И немало. Только невесело у него на душе. Едва не попался он, когда деньги добывал. А может, еще и выплывет наружу его темное дело. Еще бы: четыре курицы с петухом… со двора Яноша Папа. Да уж очень плохо парню без денег. Теперь, выпив немного, дает себе клятву, что никогда больше на такое не пойдет… Видно, одни на дурные дела с пьяной головы решаются, другие, наоборот, с трезвой.

Сквозь шум и гам уже еле слышится музыка.

Все замечают вдруг, что Марцихази, почтмейстер, сидит за столом против Шандора Папа, санитарного инспектора и похоронного агента. Стало быть, бросил он господ? Ну что ж, верно: раз на свадьбу пришел, стоит ли киснуть? Уж лучше дома тогда сидеть. Шандор Пап весь красный как рак, стучит по столу кулаком, толкует что-то. Марцихази слушает, слушает, потом тоже грохает по столу и кричит:

— Да не болтай ты такую чушь… — вишь, они уже на ты.

— Я-то чушь?.. Да если бы Арпад-прародитель не любил сыворотку, может, все было бы по-другому… — доказывает свое Шандор Пап и встает.

— Ты чего?

— Я тоже имею право говорить, я ведь тоже не кто-нибудь…

— Чего хочешь говорить-то?

— Я расскажу стихи Петефи наизусть, все до единого. А ты повтори, если ты дворянин.

— Х-ха… При чем тут дворянин, если о Петефи речь?.. Ну ладно, валяй. Да только подожди, сначала пусть сват выскажется. А потом — твоя очередь, — и, перегнувшись через стол, усаживает его на место.

Марцихази с Шандором Папом в одном углу спорят, кричат, другие — в другом, кто где. Цыгане играют еще, но галдеж стоит такой, что и музыки почти не слышно. Странно смотреть на это со стороны… если, конечно, есть тут кто-нибудь, кто смотрит со стороны, а не силится перекричать соседа. Гуси так вот шумят осенью, сбившись в кучу перед дверью в сени; или изгородь дребезжит, когда бьют ее, шатают порывы холодного, сердитого ветра. Еще ливень вот так хлещет в окна, то в одно, то в другое…

К концу подходит благословение стола; молодежь торопливо вскакивает, ноги занемели после долгого сидения.

Быстро убирается со стола посуда; только вино да закуску оставляют перед сидящими мужиками. А цыгане уже играют танцы.

Стучат каблуки, кружатся юбки; и словно нет на свете ничего, кроме танца. И даже время остановилось, замерло без движения, завороженное ритмом лихого чардаша.

В невестином доме тоже веселье по случаю свадьбы.

Конечно, у Юхошей и угощенье победнее, и за столом сидят всего человек двадцать — двадцать два. И не парни с девками, а взрослые мужики да бабы. С ними детишки. Словом, собрались по-семейному. Чужой среди них только один — Дёрдь Вереш. Тот, что поручительство подписал; теперь вот пришел — проценты хотя бы подъесть.

Едят гости баранину, запивают вином. Сто литров вина было у хозяев, крепкого, молодого вина. Сам Михай Юхош нынче куда разговорчивей, чем в обычное время. Сейчас-то уж он бы нашел, что молодым сказать в напутствие. Не то что утром. Оглядывается Михай вокруг: все ли видят, какой он умный да на язык быстрый?.. Да вот беда: что-то никто об этом, кажется, и не догадывается. Четыре бабы: две его дочери замужние да две соседки — танцуют в кружок посреди горницы. Ладони раскрытые подняты вверх, и вертят они ими то в одну, то в другую сторону. Сами пляшут и сами себе подпевают.

Так что Михаю Юхошу приходится снова наклониться к Дёрдю Верешу; во что бы то ни стало хочет доказать ему Михай, что не так уж и нуждался он в той ссуде. Совсем даже она ему ни к чему. Так уж как-то взял, для порядка…

— Кто с умом живет, тот свое возьмет. Правильно я говорю, господин Вереш?

— Ох как правильно! Еще так говорят: кто с умом живет, к тому и счастье в руки идет…

— Вот-вот. Это дело ясное. Ведь вот, скажем, я: если б я хоть чуточку другим был, смог бы я, спрашиваю, таких детей вырастить? А? И замуж так хорошо выдать? Я это, господин Вереш, не потому говорю, что Марика — моя дочь… Да только Ференц Тот лучшей жены и днем с огнем не нашел бы. Ну, про него я тоже ничего плохого не могу сказать, чего там… — вино и праздничное настроение заставляют Михая даже на зятя другими глазами посмотреть… тем более что далеко Ферко отсюда. — А что, не такой уж плохой мужик Ферко. Работящий. Непьющий. Не то, что братец его… Или… — не может Михай вспомнить, с кем бы еще его сравнить.

Мишка сидит тут же, за столом, вместе с мужиками. Уговорили его мужики целых два стакана вина выпить, вот и сидит он, шевельнуться боится. Он всегда думал и теперь думает, что вино пить и пьянствовать — одно и то же. Вино — такая штука, которую дьявол выдумал, чтобы у людей разум отнять… Хочется Мишке встать потихоньку и уйти туда, на настоящую свадьбу. Где музыка играет, где девки. Да нельзя пока: позже, с отцом и матерью пойдет он к Тотам.

Скучно ему здесь, скучно и стыдно как-то, потому что бабы все какие-то непонятные песни поют. Вот как сейчас…

Не понимает Мишка, что тут стыдного, а все равно стыдно: кажется ему, что не о том поют бабы, о чем слова говорят. Вот так и во всем, что они делают или говорят, когда им весело. А ему только тринадцать, бабы на него и внимания не обращают. Будто он котенок. Ишь, как вертят руками, ладони так и мелькают, словно парикмахер правит на ремне бритву.

Тут входит помощник шафера, и Мишка чуть не подпрыгивает от радости.

Значит, можно герисам отправляться. Ждут их в доме жениха.

У помощника шафера, можно сказать, и обязанностей-то других нет на свадьбе, кроме как после ужина сходить за герисами; а герисы — это невестины родственники. Мать, отец, братья, сестры. (Слово это, «герис», наверное, означает: дескать, гей, рис — стало быть, доедай рис и прочее, что от других осталось. А вообще-то неизвестно. И никто не знает, кого ни спроси.)

Вот только отцу невесты пока еще нельзя уходить, гостей в доме бросать. Приходится ему остаться; с ним одна из дочерей остается. А Мишка с другой сестрой и с матерью сейчас уйдут.

Мать завязывает в платок праздничный пирог, берет его, с гостями прощается. Дескать, будьте как дома, веселитесь хоть до утра, работа подождет — не каждый день свадьба бывает. Словом, старается, чтоб гости не обиделись. И отправляются. Впереди помощник шафера идет, за ним мать с Мишкой, потом замужняя дочь.

— Герисы идут! — зашевелились бабы в сенях. И правда, те уже в воротах. Останавливаются в сенях, в горницу заглядывают, ждут. Не идти же им просто так, напролом, как овцы в загон.