Пал Сабо - Пядь земли

— Попробую… А если не захочет она выйти?

— Надо, чтобы вышла. Попроси Пашкуиху, пусть вызовет. Ее она послушает… — и снимает маску. В самом деле, Красный Гоз это, не кто-нибудь иной.

— Ладно. Поговорю сейчас с теткой Пашкуй.

— Лишь до хлева ее доведите. А дальше — мое дело.

— Ладно. Да смотри, Йошка. Ты знаешь, я всегда за тебя. А все ж будь поосторожней. Тут ведь народ такой, на руку скор. Беды бы не было.

— А… беды. Хуже беды все равно не будет. Ну иди, чтоб до невестина танца успеть.

Ушли ряженые, тут и зеваки убрались со двора: снег все сыплет, не перестает… да и сколько можно околачиваться на холоде. Пусто во дворе, на веранде. Фонари печально мигают на крюке: один у ворот, другой перед хлевом. Красный Гоз к хлеву уходит, Тарцали — к дому. И тут же отзывает в сторону вдову.

— А что, крестная, напугаем еще раз женишка? А?

— Как это? Опять невесту украсть, что ли?

— Ну да.

— Да он и в первый раз не испугался.

— Теперь испугается, не бойтесь… Уж мы так сделаем, чтоб испугался. Уведем ее в клеть. Да не говорите никому, крестная, мы вдвоем все устроим.

Вообще-то вдове что-то не слишком хочется браться за это дело: ну, один раз украли, обычай соблюли… Однако вытирает руки, идет к невесте. Наклоняется к ней, шепчет на ухо; Марика тихо встает, оглядывается на жениха, да тот как раз стоит спиной к ней и толкует о чем-то отцу, Габору Тоту, который сюда добрался наконец.

— Ну, коли так… — и идет за вдовой.

В сенях бросает взгляд на баб, моющих и складывающих посуду; потом, приподняв длинное платье, выходит на веранду.

— Хопп… — подскакивает к ней Тарцали и берет за руку. Быстро ведет невесту по веранде, потом по двору к клети. Вдова трусцой поспевает за ними.

— Ты куда это меня? — смеется Марика. — Пожалуй, я и вправду подумаю, что…

— Откройте! — кричит из клети Пинцет, кухмистер, и колотит в дверь; кто-то, видно, повернул ключ в замке. Марика удивляется, хочет взяться за ключ, но Тарцали дальше ее тащит, к хлеву.

— Сейчас, сейчас… — и открывает дверь хлева, чтобы не видно было их со стороны дома.

— Да что ж это… — И больше ничего не успевает сказать Марика. Красный Гоз выходит из темного проема, берет ее за другую руку и ведет к саду.

— Господи, Йошка… — оглядывается Марика, да только вдову Пашкуй видит, которая стоит возле хлева и руки ломает.

— Дай-ка твое пальто, кореш, — тихо говорит Красный Гоз.

Тарцали сбрасывает пальто, накидывает его Марике на плечи. А сам бежит обратно в дом.

Кажется Марике, что земля под ногами стала невероятно легкой, сама скользит, уходит назад. Тонкие туфельки проваливаются в снег; вот калитка, вот ларь для половы — и вот они идут уже по заснеженному саду, и чувствует Марика, что двигаться, идти удивительно приятно. Никогда еще ходьба не доставляла ей такой радости. Сзади лают собаки, и впереди лают собаки, и непроницаемо черна над снежной равниной ночь.

Трещат ветви кустов живой изгороди, когда пробираются они через них, — и вот они уже в переулке. Сворачивают в закут.

— Куда мы, Йошка? — говорит Марика. Говорит и чуть не стонет: так крепко, до боли стискивает парень ей руку.

— Идем… — и открывает ворота.

Окна в хате темны; снег, тихо шурша, кружится в воздухе.

Мать Гоза дверей не запирает, пока Йошки нет дома. Теперь они открываются так бесшумно, словно только и ждали этой ночи. Домашнее тепло охватывает Марику. Стоит она посреди хаты, в темноте, а Йошка роется в кармане. Марика протягивает руку к печи, чувствует, как веет оттуда теплом, словно ветром из-под тучи.

— Ты это, Йошка? — слышится с постели голос матери.

— Я, мама… лампу сейчас зажгу… — Вспыхивает спичка, звякает ламповое стекло, и мать открывает глаза. Лицо ее обращено к ним, рука под подушкой — смотрит и ничего не говорит… Смотрит на Марику; а та стоит на месте и, ничего лучше не придумав, аккуратно откалывает с волос фату.

— Вот так, Марика… иначе никак нельзя было, — подходит Красный Гоз, снимает с плеч у нее пальто Тарцали, бросает его на застеленную кровать. А сам берет Марику за руку, подводит к стулу. Усаживает. Потом поднимает вместе со стулом, несет к печке.

Марика смотрит перед собой бесчувственным взглядом и наконец начинает плакать. Плачет горько-горько, как ребенок.

— Господи милостивый, не оставь нас… — шепчет мать, вставая с постели.

— Эх, все к черту пошло, — дрожащими губами бормочет вдова Пашкуй и машет рукой в сторону темного двора. Идет к дому. Останавливается в сенях, глядит на очаг, на раскаленную россыпь углей, на остатки ужина, которые хотела подать после причесывания невесты; смотрит на большой, блестящий казан для чиги, и вспоминается ей свекровь, от которой остался этот котел, и свекор, который очень хороший был мужик. Повертывается, идет в чулан. Там, за хлебным ларем, спрятаны у нее сапоги. Торопливо, как попало кидает в голенища жареную курятину, пироги — что под руку попадется. Ничего, они чистые, сапоги-то. Икрами своими добела вытерла она подкладку. Когда вдова сюда их принесла, всем говорила, что это, мол, на случай, если грязно будет, — а на самом деле совсем для другого: чтобы наполнить всякой всячиной просторные голенища. Пусть хоть какая-то польза будет от этой свадьбы… Набив сапоги доверху, идет дочь искать.

А Пирошка как раз с Тарцали болтает, которого вдруг сильно потянуло на женитьбу. Все ж таки полклина земли идет за Пирошкой да еще хата…

— Так-так, погляжу я… Танец-то следующий ты не мне ли обещала?

— Тебе обещала, да только он уже давно кончился. А ты где это бродишь, а? — Пирошка делает вид, что сердится. А сама прыгать готова от радости. Еще бы: чуть не весь вечер Тарцали с ней танцевал; да еще в невестином доме приглашал два раза… Однако где он, в самом деле, пропадал столько времени?

Тарцали на это не отвечает: никому пока нельзя говорить, чем он занимался. Вместо этого берет Пирошку за обе руки и трясет шутливо:

— А я два раза в дверь заглядывал, да ты с Косоруким Бикаи танцевала. Так что следующий танец мой, и все тут.

Пирошка счастлива: сразу столько парней хотят с ней танцевать…

— Ну ладно, так уж и быть. Только смотрите, не подеритесь… — Тут оглядывается она на дверь и видит, что мать ей машет, зовет выйти. — Подожди, я сейчас… — и идет к матери.

— Идем-ка домой, Пирошка.

— Зачем, мама? — чуть не плачет девка. Как раз теперь, когда так все славно, уходить домой?

Вдова не успевает ответить — Тарцали подходит к ним.

— Обижает меня Пирошка… — начал было парень, но Пирошка, уже вправду со слезами на глазах, перебивает его:

— Мама говорит, домой надо идти…

— Да, да. Пошли-ка. — Мать берет ее за руку и тянет к чулану, где сложена одежда.