Пал Сабо - Пядь земли

Стоит кухарка, бумажку вертит с недоумевающим видом:

— А где ж это я вам возьму эстрагон-то? Для баранины с эстрагоном?

— У садовника попросите.

— Нету у него. Я точно знаю, что нету. Когда я в Эрдее служила у господина Гроса…

— Ладно, ладно, меня не интересует, где вы служили, лишь бы эстрагон был. Как я написал, так и должно быть.

Кухарка давно уже знает, что эконом ею недоволен. И совсем не потому, что она вроде бы чужую фотокарточку прислала, когда нанималась. О, она не обманщица, ведь она себя такой показывает, какая есть… Да вот приехал сюда этот молодой агроном… Словом, в этом, видно, причина. Взять сейчас и уйти? Бросить хорошее место? Ну нет, она тоже не дура. Раз нужна баранина с эстрагоном, значит, будет баранина с эстрагоном. Правда, укроп — это не эстрагон, да наплевать. Кто это заметит? Эти, что ли? И губы кривит презрительно.

Кухарка совсем еще молодая девка… или баба — трудно сказать. Одевается так, что не поймешь, из господ она или из простых. Когда она только-только сюда приехала и пошла в кооператив за припасами, сам священник первым с ней поздоровался, сказал «целую ручки». И она взяла и рассказала об этом агроному, и тот теперь, как встретит священника, так в глаза ему смеется.

Словом, ужин был готов к сроку и состоял из баранины с эстрагоном, жаркого по-тордайски, оладьев с овечьим сыром и фруктов. Точь-в-точь как советует госпожа Маргит Покаине-Бока.

В усадьбе даже прислуги нет: все с господами где-то ездят. Так что кухарка позвала прислуживать двух девок с хутора, дочку кучера да дочку ночного сторожа. И одела их соответственно. Обе девки — красивые, здоровые. Не впервые они здесь: их и в господский дом раньше звали. А девкам нравится: есть можно, сколько влезет, и к тому же всюду можно заглянуть — и в погреб, и в кухню, и в кладовую. Сама барыня давно уже их зовет к себе в горничные, золотые горы обещает. Да они не соглашаются. Помочь — с радостью, а в служанки? Чтоб помыкали тобой кому не лень? Нет уж, не дождетесь. Хватит того, что отцы их закабалились. Ну да и это скоро кончится: вот только хату достроят — и больше их здесь не увидишь…

В семь часов управляющий посылает бричку за гостями. Каждый раз он привозит их к себе на бричке, по два, по три человека.

Однако и до сих пор не может решить, правильно ли поступает. Когда-то давно впервые послал он бричку за ними — с тех пор мучается над этим вопросом. А госпожа Маргит Покаине-Бока об этом, как назло, ни слова не пишет… Когда он в первый раз давал званый ужин, ох, сколько это стоило ему переживаний. Помнится, метался по комнатам, терзаемый сомнениями, смотрел на часы, прислушивался, не гремят ли колеса. Что, если не приедут? Если ни ужин, ни желтая легкая бричка не заставят их забыть о его низком происхождении?.. Однако приехали все же гости. Значит, все ему простили… И с тех пор часто можно видеть, как бричка катит в деревню и обратно (всего-то минут шесть пути): вечером привозит гостей, а на рассвете или когда уж там получится развозит по домам.

Нынче Енё Рац, собственно, не о том беспокоится, приедут или не приедут гости; другой вопрос его мучает: а стоит ли игра свеч? Стоит ли принимать гостей, самому ходить в гости — в общем, вести светскую жизнь? Может ли жизнь дать ему еще что-нибудь из того, от чего он отрезан непреодолимой чертой — своими шестью классами первой ступени?.. Матильду? Или Марию? Или Ленке? Ведь он даже эту кухарку не сумел при себе удержать!

Ужин нынешний вообще-то не по случаю именин задуман, а для того, чтобы новую мебель показать. Этот двухкомнатный гарнитур из светлого ореха — настоящий шедевр фирмы «Каршон». Когда эконом его купил, думал: теперь все его мечты исполнены, смысл жизни найден… А через день-другой понял, что не дано ему владеть в полной мере ничем… не только женщинами. Даже вот мебелью. Лишь тогда будет чувствовать он себя хорошо среди этой мебели, когда вокруг будут толпиться завистники или хотя бы просто зеваки.

Однако мебель все-таки хороша, думает Рац, и не знает, зажигать ему восточные лампы или рано еще.

Теперь у него самое главное желание — чтобы крестьяне звали его господином управляющим, а заодно и все прочие люди.

Ну ничего, все будет в свое время. Всего можно достичь, если очень захочешь. Если у тебя сильная воля.

Читал он как-то книгу одну, про силу воли, да не принял ее тогда всерьез. А теперь понимает, что упустил нечто очень важное. Правда, сильная воля ему тоже влетела бы в копеечку… В книжке той написано было:

У Вас — слабая воля?

Хотите иметь железную волю?

Сегодня же напишите по адресу:

м-р Флоренс А. Каулес

29, Бикон-стрит, Нью-Йорк.

Кто больше, чем Енё Рац, хотел иметь железную волю? Конечно, в тот же день послал он письмо. И вскоре получил новую книжечку, немного побольше, в которой говорилось, что человеку с сильной волей все удается. Такой человек овладеет любой женщиной, которая ему понравится; любое предприятие, за какое он ни возьмется, принесет ему быстрый успех. Словом, будет он счастливейшим человеком на земле, пусть только пришлет двадцать пять долларов или соответствующую сумму в пенгё на нижепоименованный банк — и сразу посыплются на него красивейшие женщины и все прочее.

Что скрывать: очень хотелось ему получить счастье (сейчас Матильду, перед этим — других)… но ведь и двадцать пять долларов — сумма немалая. К чести его надо сказать, что не так он денег жалел, как не слишком-то верил этим обещаниям. «Шарлатанство», — сказал он тогда и оглянулся вокруг. И очень жалеет, что никто его не слышал…

А вот и гости едут.

Бричка останавливается перед верандой, шуршат юбки, мелькает нога в чулке до самой резинки и даже выше, так что видна полоска розовой кожи. Это платье Ленке зацепилось за крыло брички. И не удивительно. Платье это такое легкое — чистая паутина. И красуются на нем огромные яркие цветы. Потом слезает отец Ленке, Марцихази. И одна учительша.

Ленке — барышня очень красивая, только на левую ногу немного припадает. Хромая, словом. К тому же, наверное, не читала она книгу госпожи Маргит Покаине-Бока, потому что, едва эконом провел ее в парадную горницу, она тут же шляпу в кресло бросает, перчатки стягивает и подходит к картине на стене.

— Надо же… в четвертом месте вижу эту картину, — говорит.

Эконом испуганно забегает с другого боку.

— Не может быть. Это оригинал. И недешевый к тому же. Триста восемьдесят пенгё. Обратите внимание, Ленке, на эти жемчужно-серые тона, на это ощущение пустоты, почти космической… А в ней, видите, монохромная гармония неясных композиций… — ораторствует он, размахивая рукой перед картиной. Слушает Ленке, а сама вспоминает, где она эту картину еще видела. Одну — у секретаря в Харшани, другую — у исправника в Горькой Пусте… а еще где? Забыла уже… А эконом все говорит и говорит.