Екатерина Рысь - Религия бешеных

Они на них катаются.

Нижний стоически переживал нашествие двух озверевших за зиму волков. Которым реально мало стало своего леса. Запредельно скотские поступки циничных отмороженных сволочей блистательно сопровождались непробиваемой ледяной надменностью двух наглых холеных рож : «Вы таки имеете мне что-то предъявить?» Я весело убеждалась: люди под тридцать — просто подросшие дети. Увеличиваются только масштабы разрушений…

— Бери от жизни все… — как бы случайно обронила я тогда фразу, искоса взглянув на него. А он мгновенно подхватил — так, походя, просто шествуя мимо по коридору Жениной квартиры:

— А завтра — все, что осталось…

И я поняла, в чем разница между нами.

Разница — в степени…

— Ты что, не замечаешь, — прокисала я от беззвучного смеха, осторожно пробежав взглядом по сторонам, — что в своей тарелке себя здесь теперь чувствуем только мы?

Это было уже наутро после очень длинной ночи — длинной для нас и невыносимой для всех, кому пришлось всю ночь нас терпеть…

— Да? — искренне удивился он и, как будто очнувшись, тоже оглянулся. — Нет…

Кто бы сомневался. Такие мелкие нюансы он просто не различает…

Он отобрал у нацболов ключи сразу от нескольких нижегородских квартир, отправив хозяев в небытие. Вдребезги разнес стиль жизни этих хозяев. А то, к чему прикасался сам, потом зачистил строго по технологии проведения контртеррористических операций. Только шум стоял. «Повальный шмон», «мочилово в сортире», «11 сентября», «исправительно-трудовая колония на капитальном ремонте после бунта во время пожара во время наводнения», «добивание полицией Нового Орлеана выживших после урагана «Катрина», «крупномасштабная операция бригады по окончательному и бесповоротному наведению Русского Порядка»… А на самом деле — просто уборка Голубовичем помещения, в котором он в данный момент вынужден находиться…

У меня от подобного зрелища в душе начинали греметь литавры. Впервые за долгое время просто ХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ. Я не встречала личности более жизнеутверждающей…

Бедный нацбол Женя, сирота, на время лишенный «захватчиками» последнего, и так уже полуразоренного крова, только недобро поблескивал из угла расколотыми очками. «Заниматься БОРЬБОЙ можно и с таким полотенцем, и без тряпок для посуды — и вообще без посуды!» Глядя на него, я в это все больше верю… Когда мне наконец-то стало немного неловко за беспардонность нашего вторжения в чужой город и в чужие дома и смертельно жалко своего единственного друга, Голубович только холодно отрезал:

— Нормально…

И я поняла.

Это одной мне из-за моей неосведомленности НБ-герои доставались без ореола славы. А кто из национал-большевиков реально посмел бы тогда не поделиться с только что откинувшимся Голубовичем всем, что имел? Он отсидел за них за всех — и конкретно за кого-то другого. Но это я сама потом уже в уме сложила «два и два». Ни в каком виде, ни полунамеком, я не услышала от него высказывания на тему: вы мне все по жизни должны .

Он просто приходил куда угодно — и БРАЛ СВОЕ.

Народ подобрался реальный.

Блестящие «господа революционеры» Прилепин, Голубович, Елькин сидели у костра и педантично разносили только что вышедший фильм. Карену Шахназарову, наверное, не раз икнулось за его «Всадника по имени Смерть», снятого по мотивам повести Бориса Савинкова «Конь бледный»…

«И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.

И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечем и голодом, и мором и зверями земными».

Мой любимый Дуче ляпнул недавно:

— Я иногда жалею, что у нас нет царя. Не в кого, понимаешь, бомбу метнуть!..

Современные профессиональные революционеры не могли видеть, как опошляется высокая трагедия русского террора…

— Да что там, наивная агитка, госзаказ на антитеррористическую пропаганду, — брезгливо отмахивались они. — Ну не в наше время так топорно лажать, не во времена изощренного пиара и тонких манипуляций сознанием масс.

— Да ему просто таланта не хватило.

— А еще — ума и вкуса. Не по зубам эта тема господину.

— Но с героями Савинкова он поступил непростительно. Он их опошлил. Революционеров превратил в марионеток.

— Как вообще можно высмеять террор? Террор всегда трагичен. Русский террор — с нашими метафизическими исканиями и метаниями — трагичен вдвойне. В фильме же трагедия становится фарсом. Сделали из великого смешное…

— Ну, на Иване Каляеве даже он споткнулся. Такого героя как ни опошляй…

— Самое непростительное, что сделал Шахназаров, — превратил искренность в откровенную фальшивку. Можно сколько угодно рассуждать о моральном аспекте терроризма, но уж кто-кто, а эсеры шли на смерть и на смертный грех, потому что были честны. Именно честность и честь не позволяли им поступить иначе. А вот Шахназарову эти понятия неведомы. Да и ни к чему они придворному слуге…

А «Лимонка» по поводу фильма разродилась японской эпитафией «На смерть Шахназарова»:

— Ох, господа революционеры… — Я слушала их молча, как всегда, среди умных оставаясь самой красивой… — Вам с вашего эшафота виднее…

Маленький прилепинский сын пытался забросить бумажку в костер, но ветер сносил ее обратно. Что-то убийственно знакомое напоминала мне эта упорная и бессмысленная борьба.

— Глеб, посмотри, откуда ветер дует. Если зайти с другой стороны, бумажка — вот так — полетит сама…

Надо же, оказывается, я до сих пор ношу перчатки, в которых грелась тогда у костра в последнюю холодную майскую ночь. Я прожгла одну, неосторожно схватилась за горячую ветку. Так с оплавленной дырой на ладони и хожу. Как с напоминанием, что надо быть особенно осторожной именно тогда, когда все кажется абсолютно невинным. И держаться подальше от огня…

Куда там, без толку напоминать. На этом же самом месте на руке мне уже давно поставил шрам другой мужчина. Дуче, кстати, сволочь, и поставил… А, что? Нет, это я о своем… А оплавленная перчатка — единственное материальное подтверждение того, что все, что было дальше, действительно было…

Пацаны подрались из-за автомата.

Очаровательный прилепинский мальчишка лет пяти носился со своей игрушкой вокруг нашего пикника над обрывом. Взрослые без обиняков тоже были зачислены им в разряд игрушек. И когда один из них, большой незнакомый дядька, вдруг ухватился за его автомат, резвый пацаненок принялся самым отчаянным образом с этим дядькой бороться. Ласковый ребенок, видимо, привык играть со старшими и абсолютно вольно барахтался в руках незнакомца.