Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

Пока Репины тихо пререкались, выясняя кинематографическую ситуацию, я с изумлением опёрся на барную стойку и услышал свой голос:

— Ка-а-к?!

Я даже забыл, что у меняя до икоты болит левый бок.

— Не знаю, — пожала она хрупкими плечами. — Захотела и уволилась.

Но я-то понял, что знает. У меня было зверское чутьё на женскую ложь даже в устах такой суперумной женщины, как Алла Потёмкина.

— У неё же не было мотива! — высказался я не без сомнения.

Она посмотрела на меня, сообразила, что я её раскусил, лицо её изменилось, она покраснела.

— Мотив был… — таинственно согласилась Алла Потёмкина, убирая глаза.

— Какой? — удивился я тому, что случайно оказался прав.

А ещё меня стала пугать мой проницательность. Зачем она мне такая, мешающая жить?

— Мой муж… — сказала она, словно шагнув в кипящую воду.

Тут до меня наконец дошло: и намёки, когда мы ехали из Красногорска, и мои вполне оправданные версии, и я спросил, хотя ещё не всё понял:

— Тогда почему?..

«Тогда почему ты её держишь?» — должен был спросить я, но постеснялся из-за ложной скромности.

Она ответила без обиняков, словно прочитав инструкцию по греховедению:

— Чтобы она мне напоминала, что жизнь несовершенна.

Я сделал изумлённое лицо, надеюсь, оно осталось интеллигентным. Алла Потёмкина окончательно меня запутала: сделала ключевое заявление, не предупредив, когда надо воскликнуть: «Ах!» и зааплодировать моей проницательности.

— Это оберегло меня от многих ошибок! — сцепив зубы, объяснила она, словно я ступил на заповедную территорию, куда вход запрещён под страхом лишения живота.

Хотел бы я побывать на ней дольше, посмотреть, что да как, правда ли, что здесь хлеб с маслом едят да коньком запивают, да не получилось: Алла Потёмкина быстренько закрыла тему, мрачно блеснув своими умопомрачительными голубыми глазами, у меня же язык не повернулся к расспросам.

Видно, она много думала о Лере Плаксиной с разных точек зрения, откладывая по непонятным причинам казнь на потом. До этого я встречал прозорливых женщин, но чтобы такую, как Алла Потёмкина, разумеется, нет. Я был поражён в самую печень со всеми вытекающими отсюда последствиями, как то: удивления до икоты в левом боку и догадкой о том, что у мужа Алла Потёмкина был роман с Лерой Плаксиной, потом муж куда-то делся, а Алла Потёмкина в назидание самой себе долго и нудно возилась с Лерой Плаксиной, как в доме престарелых. Только зачем? Кто в здравом уме будет этим заниматься, даже для самосовершенствования? Только страждущая натура, только она, подлая. Вот это да! — подумал я. Да здесь целая тайна! И поставил себе маленький вопросик, на который следовало найти скоропалительный ответ.

— Вот как? — сказал я сам себе и сообразил, что Лера Плаксина ещё была для Аллы Потёмкиной, как игра «дартс», чтобы изощрённо всаживать дротики мести, и я один из них, причём главный. Впрочем, если здесь замешан муж, то это почти что объясняет ситуацию, за исключением долготерпения Аллы Потёмкиной, но теперь ситуация, похоже, вышла из-под контроля, и Лера Плаксина ушла, гордо вскинув красивую стареющую голову с ровным, как стрела, пробором. Вопрос, почему? Может, у неё просто лопнуло терпение? Может, ей надоело ждать? А вдруг это она стреляла в меня? — неожиданно подумал я, в смысле, с её подачи?

К тому времени я уже подозревал, что комбинации в жизни выпадаю случайно, а мы воспринимаем их как закономерность и мучаемся над загадками.

— А что с мужем? — решил я разобраться с недомолвками.

— Не хочу об этом говорить, — вдруг сказал Алла Потёмкина странным голосом.

Во взгляде её промелькнули чувства и реакция. А-а-а… у тебя тоже разбито сердце, — удивился я и заткнулся, испытав ревность к человеку, которого не знал, и вдруг чувствуя себя третьим лишним на кухне, словно здесь появился ещё один человек.

— Скажу только следующее, — добавила она, чуть-чуть приоткрывая занавес. — За пять лет замужества я успела натворить столько ошибок, которые иные не успевают за всю жизнь.

Было заметно, что она недовольна собой, что признание стоило ей большой храбрости, потому что намекало на такие вещи, о которых не говорят в приличном обществе. Признаться, я ничего не понял. Воображение моё разыгралось, но быстро потухло, как костёр на ветру.

— Прости… — сказал я и подумал, что она, похоже, пережила то же самое, что и я, и оттого и холодная, и расчётливая, как игрок в покер, и не доверяет никому, даже самой себе, потому что знает за собой минуты слабости.

— Ничего… я уже привыкла, — сказала она и включила газ, чтобы разогреть картошку, приготовленную Жанной Брынской, а потом снова повернулась ко мне. — Я почему на тебя надеюсь больше, чем на кого-либо другого… — она подняла на меня свои прекрасные голубые глаза, улыбка блеснула на её губах, но не прежняя, строгая, а с каплей нежности, — потому что… — она протянула руку и дотронулась до того места, где, как я считал, затаился осколок, — мы с тобой похожи!

Единственное, в чём мы наверняка с ней расходились, так это в цвете глаз, потому что они у меня с роду серые, а на свету — прозрачные, почти выцветшие, как дно лужи, а у неё — как циферблат моих старых, а также новых армейских часов, тёмно-голубые, синие в комнате и голубые, как июльское, вечернее небо.

Примерно так я об этом ей и сказал. Она рассмеялась моей шутке, всё так же пристально глядя мне в глаза, и оценивая их по своей шкале искренности.

— Нет… — покачала она головой, должно быть, придя к положительному решению, — у тебя волчьи глаза, а вот здесь… — дотронулась до левой брови, — шрам-звездочка.

И, ей богу, в её глазах промелькнули те счастливые чёртики, когда женщина влюблена, но жизненный опыт её сдерживал. Если бы не Репины, то что-то обязательно должно было произойти, однако, они деликатно ссорились в углу, и молнии, проскакивающие между ними, казались пустопорожней тратой энергии по сравнению с тем, что испытывали мы с Аллой Потёмкиной. В эротических фантазиях она у меня уже была, теперь — наяву, и я великодушно дал в себя влюбиться.

— Я не помню, откуда он у меня, — сказал я, чтобы только не покраснеть от воспоминаний о Нике Кострове.

Я действительно, не помнил, я ловко замаскировался; в ту пору меня было столько ран, что мелкие не шли в счёт. Должно быть, этот шрам был ещё со времён Лисичанска, вспомнил я на мгновение, уносясь в те бои и шкурой чувствуя их накал и, как всегда, отвращение к самому себе за то, что не сумел вытащить Лося, которого придавила сосна. Мне часто снилось, как я приподнимаю её верхушку, он протягивает руку, я тащу, тащу, а вытащить не могу, и он просит его пристрелить. Потом всё это заслонила смерть жены, и мне долгое время не было дела до моей внешности.