Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— Жора, ты кто?..

Он засмеялся, довольный произведённым эффектом.

— Я есмь Бог! — ткнул шутливо пальцем в потолок. — Давай пить!

Я понял, что никто не обещал, что будет легко даже с фронтовым другом.

Никто не придёт и не спросит, что ты делал в 14-м и в 15-м, какие щи и с кем хлебал, а ты отсиживался: за женой, за тещей, за водкой, за блинами, надеялся — вынесет и дядя сделает за тебя всю грязную работу, а оно, возьми, да не вынеси, ну, не сработало так, как тебе хотелось, дядя подвёл, или либералы хитрее извернулись, или у американцев больше мошна оказалась; не вынесло, надломилось, лопнуло — именно из-за тебя, не хватило совсем чуть-чуть, малости; там промолчал, здесь уступил, дал взятку или, наоборот, взял, сделался «колбасником» на радость врагам, где-то ударил слабого, сфальшивил в ноте, предал друга в мелочи: история делается не войнами, не революциями, это уже квинтэссенция, а тихо, исподволь, в темноте, ночью, когда у тебя бессонница, когда ты грезишь о женщине или о куске мяса, или куришь, чтобы заглушить совесть, в общем, бережёшь себя любимого — однако, на этот раз тебе не повезло, потому что предтеча зреет в душах, а она у тебя гнилой оказалась; и всё! Смалодушничал, и Россия исчезла.

В ту ночь мы выяснили, что мы поколение, которому брошен вызов. А здесь уж понимай, как хочешь, повезло нам, или нет?

Я много думал об этом, и Жора Комиссаров, оказывается, тоже. А значит, об этом многие думали, и там, в окопах, и здесь в Москве, и это нас объединяло. Если люди испытывают одни те же чувства, это уже тайный или явный сговор по велению сердец. Союз этот разрушить невозможно, разве что всех нас скопом убить, чтобы мы рта не разевали и не рвали своего.

Мы выпили весь спирт, коньяк и виски за одно. Под утро официантка Маша стала спотыкаться, обслуживая нас.

Наговорились так, что языки отбили; разобрали правду по косточкам, накричались, набалагурились и надурачились до опьянения. А потом я вышел, чтобы освежиться, посмотрел — а солнце всходит, и я сказал себе: «Всё! Пора!» и поехал домой.

Меня отвезли вместе с деньгами, иначе бы я их точно забыл у Жоры Комиссарова, позывной Лось.

— Я не участвую в войне, она участвует во мне, — сказал мне на прощание Жора Комиссаров, явно цитируя кого-то другого, но не себя лично, потому что никогда не писал стихов и был донельзя прозаичен, но зато славно подбивал укрофашистские танки, и они горели жирным, сальным пламенем.

Не успел я наполнить ванную и залезть в её, как раздался настойчивый звонок в дверь. Я посмотрел на домофон: шустрая соседка Ангелина, похожая на сороку, задорно махала мне конским хвостом. Я вспомнил, пару раз мы поднимались и даже здоровались в лифте, и кажется, ей нравились мои камушки в моём голосе, потому что при их звуке она, как хорошо социализированная собака, замирала и навостряла уши. В память об этом пришлось надеть халат и приоткрыть дверь.

— Вам передали, — сказала она, старательно разглядывая в щели мою правую волосатую ногу: — Ну, откройте же, я вас не покусаю!

Пришлось распахнуть шире. Шустрая соседка швырнула на порог сумку:

— Вот!

В сумке что-то звякнуло. Я посмотрел с укоризной, но соседка Ангелина и ухом не повела, очевидно, считая себя правой во всех отношениях и делая мне исключительно одни одолжения.

— Такой здоровый, лысый? — уточнил я со сдержанной радостью: Радий Каранда нашёлся!

— Нет, — снова мотнула она хвостом. — Маленький, чёрненький, таджик, — упрекнула она меня, может быть, потому что я за ней до сих пор не приударил, не покусился на её пунцовый ротик и ядреный, как орех, зад.

— Ха… — удивился я её мыслям, — таджик?.. — И, наверное, имел глупый вид, потому что соседка обрадовалась и приняла моё недоумение на свой счёт, то бишь поставила в своём гроссбухе галочку: «любопытен не в меру и любит подглядывать в глазок».

Я, действительно, иногда шпионил, когда она мыла пол перед своей дверь, но из чисто эстетических соображений: надо же иметь понятие, кто швыркает у тебя под порогом.

А ещё я понял, что Радий Каранда сделался осторожным, как китайский шпион, то бишь был прав: если за сумкой кинутся, то будут искать таджика. Разумно и чрезвычайно дальновидно, поэтому насчёт «здоровый, лысый» я зря ляпнул, но, может, соседка с конским хвостом запамятует, зачарованная моими волосатыми ногами и камушками в голосе? Приходилось уповать лишь на чудо и невнимательность карающих органов.

— Спасибо, — смутился я ещё больше к её радости, взял сумку, закрыв дверь, посмотрел в глазок.

Соседка-сорока демонстративно показала мне средний, мол, я тебя всё равно вижу, задорно мотнула конским хвостом, и была такова, покрутив ореховым задом. Может, у неё от моих волосатых ног разыгралось воображение? Может, она пришла уже горячей и тёплой, а я не сообразил? Я не знал, надо разобраться, одинока ли она и бывают ли у неё загулы по части неженатых мужчин?

В сумке оказались два автомобильные номера и «макаров» в кобуре с запасной обоймой. Как Радию Каранде удалось провезти оружие через границу, одному богу известно? Наверное, с военными переправил. Мне сделалось стыдно-стыдно из-за того, что я запрезирал его. «Пользуйся, — писал он в короткой записке, — номера фальшивые, а пистолет — настоящий». И больше ни слова. Что с ним? И куда он? Молчок. Не изменил самому себе Радий Каранда ни словом, и, надеюсь, ни делом. Я понял одно, Радия Каранду надо искать, и чем раньше, тем лучше. Вдруг он в какую-нибудь историю влип?

Вечером того же дня, я обошёл все бары и забегаловки, в которые мы с ним облюбовали: нигде его не видели, нигде он не появлялся; и уже крайне отчаялся и был угрюмо пьян, когда в ирландском пабе «Белфаст», что в Среднем Овчинниковском переулке, бармен с запоминающимся именем Артём Барракуда по-свойски подмигнул мне, словно мы соблюдали конспирацию, общаясь только знаками, и сунул записку, как бирдекель. Я кивнул, давая понять, что буду нем как могила, вышел на улицу и в свете фонаря развернул листок: «Если ты читаешь эту записку, значит, ты меня нашёл, — писал Радий Каранда свои летящим подчерком, — после нашего разговора в душе накипело, я плюнул на всё и уехал. Кроме тебя, об этом никто не знает. Не поминай лихом».

Он всё-таки выкинул этот финт, несмотря на короткую ногу и любовь к столичной жизни, и не хочет, чтобы об этом трепался, тем более за кружкой пива. Взял и сделал то, о чём я только строил воздушные замки. С горькой, как хина, завистью в душе я отправился домой, где меня ждала холодная постель, радуясь, однако, что Радий Каранда, несмотря на его габариты и похожесть на Дженсона из «Ментовских войн», оказался умнее и хитрее, чем я думал, ибо ни словом, ни взглядом ни разу не выдал себя. А ещё он проверил меня на вшивость: я мог не проявить настойчивость и не найти паб «Белфаст» и Артёма Барракуду, который тоже «там» был, тогда всем моим разговорам о Донбассе — грош цена.