Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

Я не знал, есть ли в баре-гадюшнике видеокамеры, поэтому действовал крайне осторожно. На этот раз патриархальность наших отхожих мест сыграла мне на руку: видеокамер, действительно, не было; рейсовых автобусов тоже не было, и я почти ничем не рисковал, лишь надвинул на глаза козырёк бейсболки.

Алик Юхансон настолько был уверен в своей безопасности, что даже не закрыл кабинку, и эта байка о том, что везёт только пьяным, оказалась не про него. Я ударил его в спину со всего маху. От такого удара человек на несколько секунд теряет ориентацию и у него останавливается дыхание.

Я вытащил у него из кармана золотой жетон и убедился в наличие на нём инициалов Е. Н. и в личном номере Ефрема Набатникова. Номер у Ефрем Набатников, позывной Юз, заканчивался на цифру двадцать пять, у него на Университетской была квартира номер двадцать пять.

Я подумал, что если бы жетон оказался не Ефрема Набатникова, а поделкой, то извиняться бы всё равно не стал хотя бы за услышанный разговор и за пренебрежение к нашей борьбе.

Я сорвал с Алика Юхансона куртку и заткнул ею сливное отверстии в унитазе, а потом спустил воду, и она поднялась почти до краёв.

Потом я поднял его и бережно обмакнул. Он закашлялся и сделал глубокий вдох, словно вынырнул из глубины. После этого забился, как рыба на берегу, пытаясь ухватить меня за ноги. Но я держал его крепко. Пистолет в кармане придавал мне уверенность.

— Откуда у тебя жетон?! — спросил я, приподняв его, как тряпку.

— Какое тебе дело? — прорычал он, но даже не успел закончить свою речь, я снова погрузил его в унитаз и подержал подольше.

Унитаз оказался его лучшим другом, он обнимал его с небывалой нежностью, он любил его пуще жены и детей в благословенной Швейцарии, которая, кстати, не воевала на стороне укрофашистов, но посылала сюда своих шпионов, чтобы убивать нас исподтишка.

Потом я его вытащил.

— Откуда?! — снова спросил я.

Он не понял ситуации, но протрезвел и сообразил, что его элементарно утопят здесь в нищебродной, как он любил выражаться, России.

— Я скажу, я всё скажу! — заверил он, мотая головой, как собака, вылезшая из озера.

Я перевернул его, чтобы лучше видеть его лицо. Он узнал меня, это внушило ему надежду, что я только балуюсь ради удовольствия лицезреть его ликующую физиономию, шучу по старой дружбе, что отпущу его, и он улетит в свою Швейцарию или куда ещё там, чтобы гадить оттуда на нашу страну.

— Я агент Интерпола! — заявил он самоуверенно, полагая, что я сделаю по стойке смирно и освобожу его под американские фанфары на все четыре стороны.

Но на этот раз он ошибся, хотя решил, что мы наивны, как дети, и что нас легко обвести вокруг пальца!

Я встряхнул его и показал взглядом на унитаз.

— Я понял, — упёрся он ладонями, — я всё понял!

— Говори!

— Мы выслеживали его три недели… — начал он деловито от печки.

— Кто «мы»? — прервал я ход его мыслей.

— Я, и три придурка из Киева, — поглядел он на меня, как будто слово «придурки» давало ему какой-то шанс уйти отсюда живым и здоровым.

— Фамилии придурков!

Он назвал их: Петров, Иванов, Сидоров. Липа, чистой воды, но откуда иностранцу знать об этом?

— Дальше! — встряхнул я его, чтобы он не очень-то обнадеживал себя.

— Его предала его подружка, — обрадовался возможности услужить Алик Юхансон. — Хитрый гад. Ни разу в одном месте дважды не ночевал.

— Кто?! — прервал я ход его мыслей.

— Не знаю! — дико повёл он глазами.

Я спустил воду. Она полилась через край.

— Жела Агеева… — выдал он через силу, быстро сообразив, что она стала опасной свидетельницей.

— А-а-а… это такая голенастая шатенка? — Вспомнил я её.

Грубая, мужеподобная женщина с большим лицом. До этого Ефрем Набатников увлекался миниатюрными женщинами, которые боготворили его, а с Желой Агеевой ошибся как минимум на цену жизни. Сводить счёты с ней я не собирался, меня это не касалось, пусть этим занимаются спецорганы.

— Ага, — через силу кивнул Алик Юхансон, — за две тысячи баксов! Я больше ничего не знаю!

— А жетон?

На всякий случай я дал ему шанс умереть мужчиной. Они ничего не понял. Я бы просто его придушил о край унитаза, если бы он признался, что самолично убил Ефрема Набатникова.

— Жетон я подобрал. Я ничего не знаю!

— Врёшь! — сказал я.

— Нет! — всё понял он и засучил ногами. — Это я им соврал, — он мотнул головой в сторону веранды, — чтобы они меня боялись!

— Зачем?

— Страх — это деньги. Чем больше о тебе говорят, тем больше платят! — признался он.

— Я слышал, что ты его пытал?!

— Нет! — заёрзал он, как на сковороде.

— Куда вы его отвезли?! Куда?!

— Я не знаю! Я ничего не знаю! Это всё они, я ни при чём!

У него началась истерика. По лицу потекли слёзы. А может, это были капли воды. Как разница.

— Где его труп, скотина?

— В водозаборе второго ставка! — заорал он, но ему никто не пришёл на помощь.

Я ударил его о край унитаза, чтобы он не рыпался, и сунул головой в воду; он не хотел умирать и барахтался бесконечно долго, потом вдруг затих.

После этого, я обчистил его карманы и вышел из туалета. Решат, что это ограбление. Жетон я тоже взял на память, чтобы показать Радию Каранде.

Чёрт меня дёрнул включить мобильник. Я, конечно, ожидал, что там водопад Ниагара, но реальность превзошла все ожидания. Больше всех оставила сообщений Вера Кокоткина, до самого первого из них я так и не добрался, хотя перематывал ленту минут десять.

Я отправил ей смску, что жив-здоров и буду через три дня. Испанову я позвонил из уважения. Он понял меня лучше других, всё-таки смерть жены, это очень уважительная причина, и тотчас оставил меня в покое, главное, что я жив. Дольше всех пришлось объясняться с Вдовиным. Оказывается, вторые сутки меня разыскивает нотариус по наследству и что завтра с семнадцать мне нужно быть в такой-то нотариальной конторе для вскрытия «закрытого завещания»; и что всё очень и очень серьёзно.

Я подумал, что если сбегу сейчас в Донбасс, это будет нечестно по отношению к Алле Потёмкиной и к моему недавнему прошлому, в котором ещё существовали Репины: Валик и Жанна. Поэтому развернулся и опричь души поехал в Москву. По пути я купил десятка два пакетиков растворимого кофе, три огромные плитки шоколада и пару бутылок газированной воды. По моему военному опыту два-три пакетика кофе «три-в-одном» безотказно действовали три часа, если ты смертельно устал. Но после расставания с Валессой Азиз и выяснения отношений с Аликом Юхансоном, во мне было столько адреналина, что я доехал бы до столицы на одном дыхании, однако, рисковать не стал.

Я благополучно проскочил два-три дождя и, не доезжая Воронежа, съехал с трассы, поменял фальшивые номера на настоящие, а фальшивые бросил в ближайшую речку. Достал пистолет, с сомнением посмотрел на него, но решил, что он может ещё пригодиться. Сунул его в багажник и поехал дальше.