Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

В тот момент, когда я открывал дверь, чтобы покинуть квартиру и больше сюда не возвращаться, раздался требовательный звонок, целая трель, серенада солнечной долины, и я с отвращением подумал, что Вера Кокоткина явилась собственной персоной, чтобы учинить мировой скандал и склонить меня к сожительству. Последние сутки она только тем и занималась, что докучала меня свои звонками. А когда узнала, что я уже никто в синдикате «Аптечный рай», что я всего лишь почетный и представительный её манекен, генеральный «директор без графы дохода», то её презрению не было предела. Теперь она явилась выцарапать мне глаза, потому что я, оказывается, разрушил её семью и планы на богатую жизнь. Впрочем, бог свидетель, я не претендовал на её сердце.

Каково же было моё удивление, когда за дверью я увидел Нику Кострову. Бледная и истощенная, она показалась мне бледной копией той женщины, с которой я выходил из окружения из-под Лисичанска. Я узнал её только по глазам и фигуре, которая показалась мне во всё той же военной форме, когда мы блуждали в степи после разгрома.

Оказалось, что в четырнадцатом она вынуждена была срочно уехать в Киев, куда её муж увёз дочку. Но и там она его не нашла. И только летом пятнадцатого отыскала в Финляндии и теперь судилась с тем, чтобы забрать дочь.

— А неделю назад увидела тебя по телевидению, и явилась! — Она жалко улыбнулась. — Ты меня не выгонишь?!

Я остался в Москве ещё на три дня, переписал на Нику Кострову два счёта и квартиру, машину я оставил себе.

Потом я всё-таки собрался с духом и уехал.

Первый раз записался в добровольцы на углу, возле картинной галереи. Меня клятвенно и очень горячо заверили, что позвонят дня через два-три. Все это время я честно прождал на раскладушке, в квартире Борис Сапожков на улице Артема, что напротив кинотеатра «Шевченко», рядом с драмтеатром, и ежеминутно ожидал вызова, и даже по наивности не разувался.

Второй раз я пошёл уже в «белый дом» и записался на третьем этаже у чернявого парня с жутким шрамом через левую глазницу и половиной ладони на правой руке, от которой остался только крючок из большого и указательного пальцев.

Чернявый парень тоже не вызывал у меня доверия, но деваться было некуда, хотя подробно расспросил меня, воевал ли я, спортсмен ли я или алконавт, но когда выяснил, что я ещё и не обучен, то явно потерял ко мне всякий интерес. В Донецке обо мне давно забыли, и я не хотел никем командовать и решать чью-то судьбу, я просто хотел быть рядовым, а не прикрываться кем-то во время артобстрела.

Я прождал ещё двое суток, пялясь на рюкзак, который пылился на балконе. А утром третьего дня прихватил его и явился к этому чернявому с крючком на руке и заявил, что никуда отсюда не уйду, пока он меня не определит на фронт. Он посмотрел на меня, как на идиота, но ничего поделать мог, закон был на моей стороне.

Я побывал на могиле жены, в интернет кафе «Нео», что на улице Октября, отослал в МГБ смску, в которой сообщил о Желе Агееве и Ефреме Набатникове, а потом отправился в редакции на Киевском проспекте.

Я поднялся на седьмой этаж и свернул налево в его кабинет. От Бориса Сапожкова ничего не осталось. Всё, что не разорвал снаряд, уничтожил огонь. Боря теперь жил в этих закопчённых стенах, в груде золы по углам, в свисающей с потолка проводах, в дневном свете, проникающим черед огромную дыру в стене, и в стойком запахе гари.

Я нашёл в коридоре два ящика от канцелярского стола. Принёс их комнату, на один сел, а на другой поставил стакан, в который налил водки, а сверху положил чёрного хлеба.

Я вспомнил, как в четырнадцатом Борис Сапожков послал меня в «старый» аэропорт, который должны были атаковать укрофашисты. Якобы ему кто-то, что-то шепнул, а он и уши развесил. Разумеется, я не поверил ни одному его слову, потому что город был полностью нашим, а аэропорт находился, практически, в городской черте. От него до центра тридцать минут на машине.

Хорошо, у меня там знакомый был начальником технической службы, Лёха Казанов. Я приехал в надежде весело провести время, заодно посмеяться над страхами Бориса Сапожкова.

— Да какой штурм! — рассмеялся Лёха Казанов. — Давай лучше выпьем!

— Давай, — беспечно согласился я и подошёл к окну, которое глядело прямёхонько на лётное поле.

— Кому мы нужны?! — философски изрёк Лёха Казанов и полез в сейф за бутылкой.

У него в сейфе всегда что-то стояло, потому что должность была хлебная.

— А это что? — удивился я.

— Это?.. — тоже прислушался он.

И мы оба услышали подозрительное стрекотание.

— Похоже, на вертолеты, — удивился Лёха Казанов и тоже подошёл к окну.

Над кромкой далёкого леса появились точки. Они стремительно увеличивались в размере.

— Летят… — благодушно заметил Лёха Казанов, имея ввиду, что это наши.

— Ну да, — согласился я, наши, то бишь российские вертолёты, а это значит, что к нам на помощь пришла российская армия.

Ура! Было за что выпить!

Я тотчас позвонил Борису Сапожку.

— Ух ты! Ну, ты там поосторожней! — Дождался я от него инструкции.

— Ладно! — ответил я и хотел добавить, что всё на мази, что это сенсация, раз наши прибыли, как вдруг вертолёт, летевший первым и приблизившийся настолько, что стали различимы лица пилотов, взорвался прямо в воздухе. Он уже заходили на посадку, и неожиданно, как в кино, разлетелся на сотни кусков, среди которых я отчётливо различил человеческие руки и ноги. И только после этого я услышал бешеную стрельбу ЗУ-23, которые находились и на крыше аэропорта, и на земле.

Борис Сапожков на той стороне линии, кажется, проглотил телефон.

— Что они делают?! — ужаснулся я, имея ввиду наших зенитчиков, которые лупили почём зря, не жалея снарядов.

— Чего они делают! Чего они делают! — тоже заорал Лёха Катанов, но почему-то с укором. — Это укры, блин!

— Какие укры?! — возразил я, всё ещё в негодовании на бестолковость наших зенитчиком, которые одним махом погубили столько жизней и вообще, это не война, о чёрт знает что!

Но видать, они тоже дали маху, надо было открыть огонь ещё раньше и тогда бы укрофашисты не высадились бы вообще.

— Вон какие! — закричал Лёха Катанов и в запале потыкал пальцем, мол, куда ты, раззява, смотришь?!

И только тогда я увидел на фюзеляже украинские жёлто-синие опознавательные знаки. К счастью, наконец задымил и второй, перевернулся на бок и упал, скользя, как по льду, безуспешно пытаясь вспахать взлетную полосу безостановочно крутящимся винтом.

Третий наши разнесли в щепки уже на земле, и из него, как горящие снопы, вываливались укрофашисты.

Наверняка разнесли бы и четвёртый, и пятый, но началась бешеная стрельба, и ЗУ-23 к нашему ужасу замолкли.