Дун Си - Переломленная судьба

Как-то ночью Ван Чанчи словно кто-то уколол, он уселся на кровати и в оцепенении стал смотреть на сладко спящего Дачжи. Дачжи уже научился говорить «папа». Если у других детей первым словом было «мама», то у Дачжи таким словом было «папа». Поэтому Сяовэнь, беря на руки Дачжи, частенько начинала ворчать:

— Я тебя лелею, молочком пою, ночей из-за тебя не сплю, а ты, неблагодарный, только перед отцом и заискиваешь. Совсем еще кроха, а уже лучше взрослых разбираешься, как устраиваться в жизни, сразу видно, что в будущем не будешь считаться со своей матерью.

— Дачжи ведет себя так лишь потому, что когда он был у тебя в животе, я перепел ему несколько десятков песен, — объяснял Ван Чанчи.

Сяовэнь с ним не соглашалась:

— Хотя Дачжи родила я, он — семя семейства Ванов, потомки которого все до единого считают меня отбросом.

Ван Чанчи в ответ не находил слов; Сяовэнь страдала, и это длилось до тех пор, пока Дачжи не научился говорить «мама». И только когда произнесенных за день слов «мама» стало больше, чем слов «папа», Сяовэнь почувствовала облегчение. Теперь Дачжи научился говорить не только «папа», «мама», он мог также сказать «деда», «баба», «шапка», «пить». Но всякий раз, когда он собирался сказать что-то новенькое, Ван Чанчи сильно напрягался. Не в пример другим родителям, которые радуются быстрому росту и развитию своего чада, Ван Чанчи изо всех сил желал, чтобы Дачжи рос помедленнее.

— Ты чего не спишь? — спросила Сяовэнь.

— Все равно не спится, уж лучше смотреть на Дачжи, — ответил Ван Чанчи.

Дачжи в эту ночь спал особенно сладко, во сне он причмокивал пухлыми губками, его белое личико играло румянцем, и ребенка милее его, казалось, не было на всем белом свете. Сяовэнь хотела было поцеловать сына, но Ван Чанчи ее оттолкнул и сказал:

— Только после душа, только после душа.

Когда Сяовэнь помылась, Ван Чанчи попросил ее вытащить сберкнижку, чтобы подсчитать финансы. Сяовэнь достала сберкнижку, сложила в уме все накопленные суммы и назвала полученную цифру. Хотя она и была неграмотной, при подсчете денег не ошибалась никогда. Тогда Ван Чанчи спросил:

— Этого хватит на обучение Дачжи?

— Этого хватит лишь на то, чтобы доучить его до средних классов. Поскольку у него нет городской прописки, при устройстве в детсад или в школу нужно вносить спонсорскую помощь.

— Сколько такая помощь обычно составляет?

— Те, кто устраивается по знакомству, платят по десять-двадцать тысяч, а тем, у кого никаких связей нет — по восемьдесят-сто тысяч. Синцзэ, отдавая ребенка в детский сад, заплатил пятьдесят. За меньшую сумму его бы даже на порог не пустили.

— Раз тут такие дорогие взносы, как выходцы из деревни могут их потянуть?

— Вот поэтому я изо всех сил и вкалываю.

— Представим, что мы заработаем эти восемьдесят-сто тысяч, приложим нечеловеческие усилия и отдадим Дачжи в школу. Но где гарантия, что он потом преуспеет в жизни?

— Гарантии нет, но без учебы у него вообще не будет шансов преуспеть.

— Если он не выбьется в люди, его ждет точно такая же жизнь, как у меня.

— Время покажет.

— По правде говоря, мы можем вместо пассивного подхода выбрать активный.

— Это как?

— Отдать его на воспитание к богатым людям, тогда, если даже ничего путного из него не выйдет, он останется при богатстве и почестях.

— Что за чушь, твою мать, ты несешь? Дачжи — мое дитя, и я никому его не отдам.

С этими словами Сяовэнь взяла на руки Дачжи и крепко прижала его к себе, словно боясь, что его отнимут.

— Я тут пока крашу, все время размышляю. Эту мысль я вынашивал не меньше полугода, прежде чем набрался смелости ее озвучить. Кажется, что такое может сказать лишь какая-нибудь скотина. Но я уже достаточно долго работаю и за это время успел побывать в домах многих богачей, посмотреть, как они живут. Я завидовал, злился, ведь все мы, думал я, сделаны из одного теста. Почему же между нами такая огромная разница? Может, я недостаточно усерден? Или мозги у меня работают хуже, чем у других? Нет, причина тут одна — я родился в деревне. Уже с самого момента зачатия я оказался проигравшим. Мой отец всем сердцем хотел измениться, я тоже до зубовного скрежета хотел измениться, а в результате — ты сама все знаешь. Можем ли мы измениться? Да, какие-то количественные изменения возможны. Например, мы можем чуть больше зарабатывать, но на качестве это никак не скажется. Бык — это бык, лошадь — это лошадь, и если их перевезти в Пекин или в Шанхай, они не превратятся в феникса.

Сяовэнь не переставая, мотала головой.

— Ты сбрендил, точно сбрендил. Ведь в свое время ты, рискуя жизнью, даже упал со строительных лесов, только чтобы я не сделала аборт, а сейчас, когда настоящие трудности уже позади, ты вдруг…

Сяовэнь не договорила, Ван Чанчи тут же подхватил разговор:

— Тогда я не знал, насколько жестокой может быть реальность, но в нескольких схватках с ней я понял, что она — Гуань Юй, а я — Хуа Сюн [32] Военачальники эпохи Троецарствия и герои одноименного романа Ло Гуаньчжуна (XIV в.). Согласно роману, в одной из битв Гуань Юй убил Хуа Сюна. . Тогда я считал, что судьбу можно изменить, если пойти на жертвы, но теперь я понял, что надо просто хорошо соображать, то есть шевелить мозгами. Надо уметь анализировать и отдавать предпочтение не физическим, а умственным способностям. Если говорить о разлуке, то я как никто другой не хочу расставаться с Дачжи. Была б моя воля, я бы его зацеловал, я бы доставал для него с неба звезды, но для этого нужно обладать мощью. Наши финансы ты подсчитала. Как видишь, их до сих пор недостаточно, а если прибавить еще и всякие непредвиденные расходы, например расходы на свадьбу, на покупку недвижимости, то сможем ли мы вообще свои жалкие усилия называть мощью? Если бы Дачжи был каким-нибудь дурачком или убогим, он бы всю жизнь мог провести со мной за покраской, и я бы это принял. Но поскольку он растет таким сметливым и симпатичным мальчуганом, то обрекать его на жизнь обычного работяги было бы преступлением против дара самой природы. Возможно, сейчас тебе кажется, что я бесчеловечен, но в будущем, когда Дачжи хорошо устроится в жизни, ты мое решение одобришь. Нынешняя жестокость направлена против нас, а вот будущая жестокость будет направлена против Дачжи. Хорошенько взвесь все за и против. Пока Дачжи к нам не привязался, нужно поскорее принять это решение.

Своим плачем Сяовэнь разбудила Дачжи, и они стали плакать вместе; ее плач был скорбным и горьким, а его — звонким и раскатистым. Пока Ван Чанчи слушал их рыдания, у него самого защипало в носу.

После этого разговора Сяовэнь больше не работала по ночам, вместо этого она и днем и ночью не отходила от Дачжи. Иной раз, когда Ван Чанчи протягивал к Дачжи руки, чтобы просто его понянчить, она подсознательно уклонялась и настороженно следила за его действиями.