Дун Си - Переломленная судьба

— Я же его отец, а не торговец живым товаром, — говорил Ван Чанчи. — Это была совершенно дурацкая идея, я постоянно себя ругаю за сказанное.

Только после этих слов Сяовэнь недоверчиво передавала Дачжи на руки Ван Чанчи. Он утыкался носом в его личико и, вдыхая его аромат, таял без остатка.

— На самом деле, — говорил Ван Чанчи, — у богатых свои неприятности, а у бедняков свои радости, так что совсем необязательно, что ему бы понравилась такая жизнь.

— Ты едва не выбросил Дачжи как какой-нибудь мусор, — упрекала его Сяовэнь.

— Это называется не «выбросить», а «оформить».

— И куда же ты его решил оформить? — спрашивала Сяовэнь.

Ван Чанчи ничего не отвечал. Зрачки его замирали, точно он отходил от сильного похмелья или о чем-то задумался.

— Когда я выходила за тебя, то думала, что ты порядочный, только сейчас я поняла, какая гнилая у тебя душа.

Ван Чанчи продолжал сидеть все так же, не моргая, словно неожиданно ослеп.

— Если ты мечтаешь о хорошей жизни для Дачжи, по чему не стараешься как следует выполнять роль отца? Ведь всякий богач произошел из бедняка. И вообще, ты только и думаешь, что о прибыли.

Ван Чанчи не возражал, принимая критику Сяовэнь. Так или иначе, он ведь тоже часто высмеивал Сяовэнь, поэтому нужно было и ей дать возможность отыграться. Как аукнется, так и откликнется.

— Да ты хуже, чем мои клиенты! — возмущалась Сяовэнь.

Словно получив хороший удар палкой, Ван Чанчи, услышав такие слова, наконец открыл рот:

— Во-первых, — начал он, — я признаю, что хуже твоих клиентов. Ведь кто они такие? Состоятельные люди. Где уж таким, как я, нищим да бездомным, которые считают каждую копейку, ходить по проституткам? Во-вторых, следует знать, что душа у меня не гнилая. В семье, которую я подобрал для Дачжи, дедушка — чиновник, бабушка — полицейский, мать — доцент в университете, а отец — бизнесмен. У них есть и власть, и деньги. Если Дачжи попадет в их семью, то будет жить в счастье и довольстве.

— Раз они такие хорошие, что же не могут родить сами?

— Не получается забеременеть.

— А ты откуда знаешь?

Ван Чанчи промолчал. Сяовэнь свой вопрос больше не повторяла. Она снова стала работать по ночам. Каждый раз, подходя к дому, она замедляла шаг, представляя, что сейчас откроет дверь, а Дачжи уже нет, он уже попал к богачам. Но, открывая дверь, она всякий раз находила Дачжи на месте. Он лежал себе под боком у Ван Чанчи и спокойно посапывал, даже во сне посасывая свои крошечные пальчики. Раньше Сяовэнь первым делом шла в душ, а сейчас она первым делом шла смотреть на Дачжи. Иногда она на него так засматривалась, что могла простоять в одной позе полчаса. Она накупила для Дачжи кучу вещичек и теперь каждый день одевала его в новое. Все старые игрушки, которые приносил когда-то Ван Чанчи, она выбросила и купила новые. Сяовэнь выбирала для Дачжи лучшие молочные смеси, лучшую детскую коляску, чтобы он рос как отпрыск богатых родителей. Каждый день, купая Дачжи, она осматривала его самым тщательным образом, запоминая все детали: маленькую родинку на затылке, форму пупка, вихры на макушке, пальчики на руках и ногах, словно это могло защитить его от похищения.

— У них в семье действительно все так здорово? — не вытерпев, спрашивала Сяовэнь.

— В чьей семье? — терялся Ван Чанчи.

— Когда ты возьмешь меня с собой, чтобы я посмотрела на них? — не унималась Сяовэнь.

— Ты что, шутишь? Думаешь, что к ним можно ходить, как к родственникам? — неизменно отвечал Ван Чанчи.

— Раз ты считаешь, что у них такая хорошая семья, то почему не унесешь туда Дачжи, пока я на работе?

— Так ты согласна?

— Неужели здесь требуется мое согласие?! — вдруг завопила Сяовэнь.

— Ну… тогда я сейчас его унесу. — Сказав это, Ван Чанчи взял Дачжи на руки.

Отобрав Дачжи, Сяовэнь закричала:

— Ты не можешь уносить его прямо на моих глазах!

Ван Чанчи стал хлопать себя по голове, не зная, куда ему деться.

— Я не то чтобы не думал унести его втихаря, но каждый раз, когда я уже стоял у порога, мои ноги словно прирастали к полу. Раз за разом мне удавалось отходить все дальше, и однажды я даже дошел до моста через Сицзян, но потом Дачжи расплакался, и я, размякнув, принес его обратно.

— Ты все-таки желаешь ему хорошей жизни или нет?

— Да, но у меня рука не поднимается.

— Тогда пусть он всю жизнь, как и ты, проведет за покраской, и пусть всю жизнь меня ненавидит.

— Может, ему удастся поступить в университет?

— Когда-то твой отец думал точно так же, но ты никуда не поступил.

— Да уж… — глубоко вздохнул Ван Чанчи.

Спустя неделю Сяовэнь, возвращаясь ночью с работы, еще издали увидела рядом с домом чью-то одинокую тень. Ноги ее вдруг одеревенели, а грудь пронзила острая боль, она даже присела на корточки. Тень направилась в ее сторону, это был Ван Чанчи. Он сгреб ее в свои объятия и сказал:

— Сначала я хотел прийти за тобой в спа-салон, но почувствовал такое опустошение, что у меня пропали все силы.

Сяовэнь изо всех сил залепила ему пощечину и прорычала:

— Ван Чанчи, я буду ненавидеть тебя всю оставшуюся жизнь.

Три месяца назад Ван Чанчи получил заказ от детского дома, где его попросили выкрасить старые кровати. Хозяйка этого заведения объяснила, что за работу с ним рассчитается благотворительница, которая будет контролировать использование покрасочных материалов, а также сама выберет цвет краски. Ван Чанчи в положенный день явился в детский дом. Зайдя на его территорию, он заметил двух сидевших под виноградной подпоркой девушек. Одна была хозяйка Чжао Динфан, а другая — благотворительница Фан Чжичжи. Улыбаясь, они о чем-то шушукались, словно близкие подруги. Погода стояла душная, виноградные листья, залитые ярким солнцем, с лицевой стороны казались совсем светлыми, а с изнанки — темными. Их светлая сторона отдавала глянцевым блеском, отчего казалось, будто в воздухе подвешены осколки стеклышек. Гроздья винограда еще не созрели. От бетонного покрытия исходил такой жар, что лбы молодых женщин покрылись мелкими капельками пота. На цементном столе лежал экземпляр договора. Ван Чанчи про себя подумал: стоило ли ради каких-то тридцати с лишним кроватей соблюдать такие формальности с подписанием договора? Это почему-то напомнило ему подписание японцами договора о капитуляции. Но Фан Чжичжи с самым серьезным видом попросила Ван Чанчи внимательно прочитать весь договор. Пока он его читал, она дважды обращалась к нему с вопросом: «Все ли понятно?» Ван Чанчи, который как-никак дважды пытался поступить в университет, проблем с пониманием текста не испытывал. Договор был составлен весьма детально. Детально до такой степени, что в нем прописывалась, например, марка краски, необходимость проведения всех покрасочных работ во дворе, указывался конкретный цвет краски — синий, а еще точнее — лазурный… Чжао Динфан объяснила, что текст договора Фан Чжичжи составляла лично. Кровати, по ее мнению, следовало красить во дворе, чтобы всякого рода химикаты вроде формальдегида, тяжелых металлов и толуола не нанесли вреда детям; а синий цвет она выбрала для того, чтобы вызвать у детей ассоциации с небесами, морскими просторами, подводным царством и со счастьем. Ван Чанчи вдруг стало стыдно за то, что когда он красил дома ящик и двери с окнами, у него даже мысли не возникло о том, что тем самым он может навредить Дачжи, наоборот, ему казалось, что краска пахнет приятно. Кроме угрызений совести, он проникся симпатией и уважением к Фан Чжичжи, а потому предложил снизить цену. Но Фан Чжичжи сказала, что стоимость работ ее устраивает.