Святослав Рыбас - Варианты Морозова

…В эту же минуту Костя шел вместе с Верой по песчанистой и зеленой улице Гаршина. Здесь стояли старые дома красного кирпича. Дворы скрывались за заборами и высокими зарослями черной смородины, выбивавшейся сквозь просветы в штакетнике. Вдоль улицы прорыли траншею для газовой магистрали. Возле домов лежали просмоленные железные трубы.

Прежде эта улица называлась Богучарской и давным-давно здесь жил русский писатель Всеволод Гаршин.

— Знаешь, почему Богучарская? — спрашивал Костя Веру. — Богу — чару. Поняла?

Он улыбался. Он знал Старобельск с раннего детства, а Вера проводила в городке первое лето. И, еще не подозревая о связях прошлого с будущим, еще ничего не зная о себе, Костя делился с Верой чужой жизнью, которую он видел, слышал и случайно знал. Больше ему нечем было делиться.

— Богу — чару? — переспрашивала Вера. — Значит, очаровывать бога?

— Очаровывать бога? — говорил Костя. — Нет! Подносить богу чару, вот что… А ее мог подносить лишь тот, у кого чистая совесть. Теперь поняла?

Ему было радостно и объяснять, и глядеть на нее, в ее доверчивые ясные глаза, и слушать ее голос, и видеть, что ей с ним интересно.

Они искали дом писателя и не знали, для чего его ищут. Они договорились встретиться после обеда, когда жара начнет спадать, а без причины им встречаться было еще неудобно, вот и решили пойти на улицу Гаршина. То, что было им известно о писателе, соответствовало их состоянию смутных счастливых надежд. Гаршин был свободен и прекрасен. Костя и Вера быстро сделали из него идола, некоего тайного кумира, который объединял их. Они придумали свою легенду: жил в уездном Старобельске — уехал искать счастья в Петербург — учился в Горном институте — началась война с Турцией за освобождение болгарского народа, и ушел добровольцем на войну — написал несколько рассказов, Тургенев назвал его «надеждой русской литературы» — заболел тоской и покончил с собой.

Легенда напоминала портрет, выложенный детской рукой из пяти-шести камешков и при горячем воображении принимаемый именно за портрет, а не за какое-нибудь другое сооружение. Свобода, самоотверженность, успех, желание остаться самим собой и загадочная смерть — вот что почувствовали Костя и Вера в этой судьбе.

В доме Гаршина, одноэтажном длинном особняке, помещался интернат для глухонемых детей. На побеленной кирпичной стене блестела под стеклом табличка, сообщающая о характере этого невеселого учреждения. Во дворе висело на трех длинных веревках одинаковое детское белье. Несколько дощатых сараев и каменная уборная с щелевидным окном стояли в глубине, а перед ними расстилалась утоптанная земляная площадка.

— Может, не здесь? — спросила Вера. — Нет мемориальной доски…

— Здесь, — ответил Костя. — Я знаю.

Они поднялись на деревянное крыльцо и попали в темный коридор, где пахло сырым деревом. Справа и слева на одном и том же расстоянии были двери, которые вели, должно быть, в классные комнаты. Впереди светлело окно. Стараясь не шуметь, Костя и Вера пошли вперед и в углу увидели старую печь, выложенную синими изразцами с желтым растительным орнаментом.

— С тех времен сохранилась, — сказал Костя.

— Как грустно! — сказала Вера. — Жил человек, и ничего не осталось.

— Но ведь сколько прошло! И революция, и войны, — задумчиво произнес он, и вдруг его мысли сбило с наезженной колеи, в которую он привык укладывать события, он ощутил какую-то бесконечную пропасть жизни, которую объяснять было бессмысленно. — Как грустно! — повторил Костя слова Веры. — Как это могло случиться?

И они покинули этот дом, никого в нем не встретив. Молча шли по улице, испытывали странную вину друг перед другом.

Вера строго смотрела куда-то вдаль. Ее лицо было холодным и страстно-замкнутым.

Они дошли до окраины парка, миновали деревянную калитку. Отсюда было рукой подать до реки. Вода блестела сквозь деревья.

— Покатаемся на лодке? — спросил Костя.

Она не ответила, опущенные уголки ее рта приподнялись и снова опустились. Вера недоуменно поглядела на него, словно не понимала, что скрыто в его вопросе.

— Хочешь на лодке? — улыбнулся он.

— Зачем? — сказала она и нехотя согласилась: — Ну идем…

Ее тон как будто говорил: «Я не знаю, как защититься от твоей пошлости, ведь это пошло — найти дом Гаршина, а потом кататься на лодке…»

Он ее не понял тогда.

Вдоль мостков покачивались на мелкой воде голубые фанерные лодки. Молоденький солдатик с черными погонами артиллериста нес весла и уключины, а рядом с ним шла грудастая девица, расстегивая на ходу платье, под которым показался красный купальник. Непонятно почему, вид и солдатика и девицы был неприличен. Вера тихо сказала:

— Бесстыжая.

Костя задержал взгляд на бесстыжей, и что-то нестерпимо острое полоснуло в груди. Она спустилась в лодку, покачнулась и, схватившись одной рукой за борт, ловко села на скамейку, слегка расставив голые ноги.

Костя отвел глаза. Он подал в кассу тридцать копеек и попросил лодку на один час.

— Паспорт есть? Нужен залог, — сказал голос из кассы.

— Нет у меня паспорта, — ответил он.

— Без залога не имею права, — вымолвил кассир и отодвинул монеты.

Костя стал расстегивать ремешок на часах, Вера наклонилась к нему и сказала:

— Не надо кататься. Мне расхотелось.

— A-а, — протянул Костя. — Не надо так не надо!

— Нельзя, чтобы ничего не оставалось! — неожиданно сказала Вера. — Идем и напишем на стене: «Здесь жил Гаршин». Идем, Костя, а то будет нехорошо.

Она просительно улыбнулась, ее глаза снова были ясными и доверчивыми.

— Почему «нехорошо»? — буркнул Костя.

Вера взяла его за руку и потащила за собой.

Они бежали по парку, увлеченные новым замыслом, и больше не испытывали вины друг перед другом.

Вера была радостно возбуждена, а Костя, честно говоря, как-то позабыл про писателя и только радовался Вере.

— Цветы! — воскликнула она. — Мы должны положить цветы!

— Ночью где-нибудь украдем! — отозвался он.

— Подожди, — Вера остановилась. — Надо обязательно купить. Как ты не понимаешь?

— Какая разница? Базар уже закрылся, да и денег у нас нету, — простодушно сказал Костя.

Вера посмотрела на него долгим взглядом и освободила свою руку.

— Жалко, что без цветов, — вздохнула она.

Они дошли до интерната, взяли возле дощатых сараев кусок угля, и Костя вывел по фасаду метровыми буквами: «Здесь жил Гаршин».

— Плохо видно, — сказала Вера.

— Нормально видно, — ответил он. — Все равно дождем смоет.

— Эх ты, реалист! — с досадой вымолвила она. — Так все рассуждают. Зачем мемориальную доску вешать, если от нее никакой пользы? Зачем цветы покупать, если все равно завянут? Зачем любить, если разлюбишь? Ты тоже такой?