Святослав Рыбас - Варианты Морозова

— Мы заблудились! — весело воскликнула она. — Сейчас налетят половцы и возьмут нас в плен.

— Я без них в плену, — ответил Костя и остановился, глядя на нее.

— У меня? — догадалась Вера.

— У тебя. — И он протянул ей руку.

— У меня? — Она тоже протянула свою руку.

— У тебя. — И они взялись за руки.

— Можно я тебя поцелую? — спросил Костя, приближаясь к Вере.

Она закрыла глаза, запрокинула голову, ее рот приоткрылся. Костя тоже зажмурился.

Вера прижалась к нему, их губы соприкоснулись и торопливо, неумело соединились. Вера выдернула ладонь, и ее руки сошлись у него на затылке. Костя не знал, что ему нужно делать. Он плотнее прижался губами к ее губам, ему стало больно, и Вера тихо застонала. Но эта боль и этот слабый стон не могли его остановить, а только распаляли, и что-то в нем говорило, что так все и должно быть.

Тяжело дыша и не глядя друг на друга, они остановились.

— Вера, я люблю тебя, — смущенно сказал он.

Тотчас его слова показались ему такими пошлыми и неоригинальными, что стало стыдно перед Верой. Но ничего другого в голове не было, никаких клятв и обещаний. Костя как будто сознавал их бесполезность. И, сказав, что он любит Веру, Костя снова ее поцеловал.

— Ну зачем? — говорила она, отворачиваясь. — Ну подожди…

А он целовал ее в шею, щеки, нос и глаза, твердил ее имя и ждал, что она тоже скажет: «Я люблю тебя».

— Ты сумасшедший! — сказала она, смеясь, и оттолкнула его.

Он бросился к ней. Она увернулась, отбежала и, запнувшись, глядела на него настороженно, а глаза были ласковыми.

Костя шагнул вперед, Вера вскрикнула и снова кинулась бежать. Потом оглянулась, увидала, что он остановился, и тоже остановилась.

— Не догонишь! — воскликнула она.

Он быстро догнал. Они стояли рядом, и их лица были близко. Они могли стоять сколько угодно времени; Костя больше не говорил о любви. Зачем было говорить? Она была рядом, и он слышал, как она дышит, и видел, как она смотрит, и понимал, что она думает.

Вы помните свою первую? Ее глаза? Они глядят на вас оттуда, где уже никогда вас не будет.

Они пришли к цветущим кустам шиповника. Отсюда открылся одинокий тополь, такой высокий и красивый, каким может быть пирамидальный тополь в просторной степи и в чистом небе. И они направились к нему.

За тополем увидели пруд с утками. За прудом начинался большой старый сад. В нем было много почерневших яблонь, одни уже высохли давно, а на других еще были живые ветки. Дорожки в саду заросли крапивой, она тоже цвела светло-фиолетовыми колокольцами. В глубине сада, за ивовым плетнем, на который лезли молодые огуречные усы, стоял просторный шалаш, покрытый сеном и двумя вылинявшими дождевиками. На одном из плащей блестела большая черная пуговица.

Они заглянули в шалаш, потом посмотрели друг на друга. Они все время занимались одним и тем же — смотрели друг на друга. И каждый раз смотрели неожиданно, словно не знали, что сейчас случится.

Было тихо, откуда-то спереди доносился лишь один размеренный звук — как будто забивали гвозди.

Она вошла в шалаш, потрогала свисающие с веревки пучки сохнущей земляники, потрогала закопченный дымарь на столе и защитные сетки.

Костя взял палку и стал стучать по жердям и железным кроватям.

— Зачем ты стучишь? — спросила Вера.

Он ответил, что прогоняет змей, если только они здесь есть. И застучал снова.

Она остановилась и настороженно напрягла шею, но улыбнулась недоверчиво.

— Вот он! — крикнул Костя и швырнул палку в угол, где стоял четырехугольный ведерный бак.

Вера вскинула руки и, вся вытянувшись, замерла со вскинутыми руками. Он поднял палку, отодвинул бачок и сказал:

— Это Каменюка, не бойся.

— Какая каменюка? — Вера внимательно глядела в угол.

— Дед приручил старую крысу, — сказал Костя. — Она альбинос и, наверно, даже не крыса, а кука…

— Какая кука? — тотчас спросила Вера.

Костя заглянул под кровать и снизу кивнул:

— Вот…

Вера стала медленно приседать и наклонять голову. Он обнял ее колени и засмеялся, как ребенок, которому удалось перехитрить взрослого.

— Фу ты какой! — Вера отпрянула назад. Он покачнулся, но не разжал рук, и она, почувствовав, что он удержал равновесие, схватила его за виски и стала дергать и трясти.

Костя встал и поднял ее. Он услышал ее тело, которого касался лицом, оно жило, двигалось, волновалось, и это была другая, новая Вера.

— Ну, будешь еще? — спрашивала Вера, дергая его за волосы.

Он поглядел на застланную коричневым солдатским одеялом кровать и, развернувшись, сделал широкий шаг к ней.

Они снова целовались, и Костя на мгновение проваливался в какую-то бездну, не ощущая себя, а только сильные и засасывающие губы, волосы, какую-то одежду и руки, отрывающие его руки, — вот что ощущал, полностью растворившись в этой борьбе.

Потом она вздрогнула и замерла. Они опомнились, и им стало стыдно. Никакие слова не могли защитить от этого стыда.

Вера вышла в сад, потом вернулась и заговорила:

— Что же это? Что со мной? Это же не игра!

— Я люблю тебя, — хмуро сказал он.

— Да что ты все время повторяешь одно и то же? Люблю, люблю, люблю. Я тоже люблю тебя, только я молчу. — Она пожала одним плечом и снова шагнула к выходу.

И Костя понял, что она в чем-то упрекает его, и не мог разобрать, в чем же? Наверное, он был тороплив, груб и несдержан, как животное. Он оскорбил ее.

— Прости меня, — произнес Костя. — Все так вышло…

— Но почему кажется, что все это игра? — не слушая, спросила она. — Обижаешься? Не обижайся, ты очень хороший… Но я не могу. Я боюсь, что после этого… Это же грязно!

Из ее несвязных горячих слов Костя догадался только об одном — Вера боится. Он захотел ее успокоить, однако испугался, что она подумает, будто он уговаривает. И не стал успокаивать. Сидел на кровати, упершись в колени, и молчал.

Вера еще что-то говорила о мужчинах, которые после этого теряют к женщине всякий интерес, но Костя все молчал и только думал, как пошло звучат ее слова, и сразу прощал ей и эти слова и что-то другое, чужое.

Потом Вера сказала:

— Моя мама…

В летних сумерках шалаша стало видно мать Веры. Она была в белом платье с высокими плечами и с высокой прямоугольной прической. И платье и прическа были очень странные. А сама мать Веры казалась молоденькой девушкой, лет семнадцати-восемнадцати.

Сперва было трудно различить, кто стоит рядом с ней. Приглядевшись, Костя увидел стриженого юношу в довоенной форме с одним кубиком на петлицах. Девушка — мать Веры поддерживала его. Лицо лейтенанта было бледно и неподвижно, как неживое.

— Верочка, это твой отец, — сказала мать. — Я люблю его. Он твой настоящий отец.

— Нет, я его никогда не видела! — ответила Вера. — Я знаю, кто мой отец.