Святослав Рыбас - Варианты Морозова

— Где, где мужчины? — спросил Греков, ее красавец муж.

«Мужчины, — подумала она, — да их же почти нет!»

Она немного помолчала, улыбнулась своим широким ртом и махнула рукой. Мол, чего вы от меня хотите, сами не знаете?

— Ну давайте же избирать королеву! — Кияшко постучал ложкой по бокалу. — Внимание!

Аверьянцев засмеялся, взял у Кияшко шариковый карандаш и на глазах у Сани открыто написал на листке букву «С» (Саня).

— Следующий! — торопил Кияшко. — Мужья участвуют?

— Участвуют, — отвечали ему.

— Не участвуют, — отвечали тоже.

Кияшко ликовал, по-детски подпрыгивая, и никого не слушал.

— Вы кого предпочли? — шепнула Валентина Тимохину.

— Только вас, — дурашливо крикнул он.

«Сейчас за коленку схватит, — подумала она. — Зачем же так громко кричит?»

— Вы запиваете водку вином, — строго вымолвила Валентина. — Так вы совсем скоро напьетесь. Мне будет скучно.

Тимохин отвернулся от нее, но Валентина наклонилась к нему. Он увидел что-то маленькое розовое, что-то большое, соломенного цвета. «Это нос и волосы, — отметил Тимохин. — Боже мой, доконает».

— Айн момент, — повернулся к ней. — Попробуйте хоть раз станцевать с Морозовым. Безумный танцор. Весельчак. Знает восемьсот тридцать анекдотов про любовь.

«Боже, почему восемьсот тридцать?!» — усмехнулся про себя.

— А будем танцевать? — обрадовалась Валентина. — Сергей Максимович, Женечка! Давайте потанцуем!

— Ты что, водочки моей подпила? — добродушно бросил через стол Богдановский. У него блестели подбородок и губы.

Валентина возмущенно ахнула, муж наморщил лоб и поспешил:

— Пардон, дорогая!

Морозов забрал вазу на кухню. Горела духовка, пахло растопленным жиром. Ему хотелось пить. Он открыл холодильник, взял минеральной и долго искал на столе консервный нож. Сам не зная почему, он искал довольно-таки бесцеремонно, но ведь хотелось пить, а рислинг и «экстра» ему сегодня были заказаны.

Нож лежал под оберточной бумагой. Морозов напился холодного «боржоми», подсчитал листочки и разложил их на три кучки. Вернее, он рассчитывал, что будет три, но было только две. Ни один голос, даже мужнин, не достался Вале Богдановской. Бедному Валентину Валентиновичу это припомнится, пусть не играет в благородство… У Жени Зиминой было три, у Сани Грековой — четыре голоса.

«Прямо-таки праймериз! — изумился Морозов. — Прокатили Сергея Максимовича».

Его инженерный ум невольно заключил из этой простенькой ситуации, что голосовали не только за жен… То, что Женя была красивее Сани, не заметил бы только слепой, — и красива была, и женственна, и далеко не глупа. И какая разница, что Саня моложе и у нее длинные ноги? А вот Саня выиграла. Морозов тоже голосовал за нее, и причины были мелочные — что угодно, лишь бы против Зимина.

«Теперь послушаем, для чего он нас собрал, — сказал себе Морозов. — Будет играть в игру «свой парень»!»

Он почувствовал, что на него кто-то смотрит.

В окне стояла голова мальчика. Морозов поднял шпингалет, открыл оконную раму и выглянул наружу. Из соседней комнаты был выход в большую лоджию, которая доходила до кухни.

— Помогите, — мальчик протянул руку.

Морозов втащил его.

— Спасибо. Что вы тут делаете? — спросил мальчик и кивнул на листочки.

— Праймериз, — сказал Морозов.

— Я знаю, что такое праймериз. Это предварительные выборы президента в Америке, — мальчик сморщил свой торчащий зиминский нос, налил в чашку «боржоми» и сел на табуретку. — А вы работаете вместе с моим отцом?

Морозов кивнул.

— Меня зовут Игорь.

— А меня Константин. Можно Константин Петрович. — Ему понравилось, что мальчик больше не спрашивал о бумажках, хотя наверняка из морозовского ответа ничего не понял. Эту сдержанность можно было бы попробовать перевести в слова таким образом: «Я не заставлю Вас говорить то, чего Вам не хочется». (И «Я» и «Вас» были только с прописной буквы, именно в этом был смысл, мальчик подчеркивал свою независимость.)

— Вы играете в шахматы, Константин Петрович?

— Когда-то играл, даже был чемпионом. — В словах Морозова не было ни иронии, ни теплоты к своему чемпионству, и, значит, они были безжизненны. Он забыл себя в том времени и говорил, как будто читал чужую анкету.

— Вы занимались во Дворце пионеров? — спросил Игорь. — У Чудновского?

— У Чудновского. Вместе со мной занимался Стрешнев, он стал гроссмейстером. Мы все мечтали стать гроссмейстерами…

«Почему же все? — возразил себе Морозов. — Я не мечтал, а про других не помню».

— Расскажите мне про Стрешнева! — горячо сказал Игорь. — Чудновский не хотел о нем рассказывать. Он его не любил.

— У Стрешнева была сильная воля, — начал выдумывать Морозов. — Он никогда не верил шахматным авторитетам, играл только на выигрыш… Что еще? Ну и талант, конечно.

— Понятно… — нетерпеливо сказал мальчик. — А Вы с ним играли?

— Мы все играли друг с другом. Честно говоря, я уже не помню.

— Наверное, Вы ему проигрывали.

— Какая разница? — сказал Морозов. — Извини меня, Игорь, мне надо идти… Один раз он попался в атаке Маршала.

— А Вы не хотите со мной сыграть?

— В другой раз.

— Как хотите…

— Передай привет Чудновскому, хорошо?

Мальчик встал, посмотрел в окно.

— Он умер, — сказал он. — Я недавно ходил во Дворец пионеров, там мне сказали, двадцать седьмого июля он умер.

— Значит, Николай Александрович… — проговорил Морозов, — умер… Я даже не знал.

Известие вызвало в нем легкое чувство вины, вины перед кем и чем? Нет, чем же он виноват? Просто умер Чудновский, его учитель. И Морозов вспомнил комнату с двумя стоячими шахматными досками; вырезанные из фанеры фигуры подвешивались на гвозди; Чудновский в черном концертном костюме с залоснившимися рукавами; его черный чемоданчик, в котором лежали труба и шахматные журналы… Музыкант средней руки, кандидат в мастера спорта по шахматам, язвительный, самолюбивый, с печатью неудачной жизни…

— Нет, он любил Стрешнева, — подумал вслух Морозов. — В результате он прожил ради одного только Срешиева. Но говорить о гроссмейстере и подчеркивать свою забитую жизнь? Ты понимаешь, Игорь? Зачем?

Мальчик посмотрел на него ясными холодными зиминскими глазами.

— Не понимаешь, — вздохнул Морозов. — Сколько же среди нас таких, как он, кандидатов в мастера!..

Его уже заждались. Когда он вошел, Кияшко громко закричал и захлопал в ладоши:

— Одну минутку! Одну минутку! Прошу всех налить! Всех! Сейчас пьем за королеву вечера!.. Подожди, Костя, одну минутку!

Морозов сел на свое место, к нему наклонился Зимин:

— Может, все-таки выпьешь рюмочку? Сейчас ты вроде избранника божьего.

— Нет, я за рулем.

— Вот Греков за рулем, а ничего.